Следы в сердце и в памяти

- Всё сделаем, товарищ подполковник, - ответил Шмаргун, и мы вышли с ним в коридор.

Пока оформлялись документы, я спросил у Шмаргуна, что такое шпаркасса. Оказалось, что это сберегательная касса, своего рода городской банк, здание которого отдано подполковнику Тюлину для организации там расчётно-теоретического бюро. По его довольно сухому ответу я почувствовал, что Шмаргун не очень склонен к беседе, и не стал его докучать другими интересующими меня вопросами. Когда мы уже выходили из штаба, Шмаргун пояснил, что я буду жить в квартире у немецкой семьи, за комнату должен платить 100 марок в месяц, питаться можно или в ресторане "Япан", который стоит на горе, но оно далековато, если нет машины, или в кафе "Йон", вот здесь, почти рядом со штабом. Нам полагался и сухой паёк, который можно получать каждые две недели: масло, сигареты, сахар, шоколад... Закончил он свой инструктаж словами:

- До вашего жилья недалеко, чуть в гору, минут 10-15 ходу, я вас туда отведу.

Всё это он говорил, ни разу даже не взглянув на меня, а когда повернул голову ко мне, вдруг удивлённо спросил:

- А где же ваши вещи? Вы приехали сюда без вещей?

- Да нет, - ответил я, - вещи, точнее, один чемоданчик - в машине. А больше у меня ничего нет.

Шмаргун, как мне показалось, очень обрадовался, что меня ждёт машина - ему явно не хотелось шагать в гору. Мы уселись, он что-то объяснил Герхарду, тот кивнул головой и поехал. Вскоре остановились у небольшого двухэтажного домика, который мне показался совсем ещё новым. Я взял свой чемодан, отсыпал Герхарду большую часть черешни в его ведро, и оставив себе в кульке килограмма полтора, попрощался с ним и зашагал за Шмаргуном в своё будущее жилище.

Нас встретил высокого роста, очень тощий пожилой немец с прилизанными к почти голому черепу рыжевато-седыми волосами. Видимо, он уже был подготовлен к приёму жильца, поэтому после недолгих объяснений Шмаргун попрощался с нами и ушёл, а я остался с немцем один на один. Сначала он показал мне на первом этаже ванную и туалет, а затем повёл по довольно крутым, скрипучим деревянным ступенькам на самый верх, в мансардную часть дома. "Битте",- произнёс он каким-то неприятно-злорадным голосом и добавил ещё какие-то слова, которых я, естественно, не понял. Взгляд его бесцветных глаз и ядовитая полуулыбка производили очень неприятное впечатление. На этом наша первая встреча и завершилась.

Впервые в жизни я получил возможность жить в отдельной комнате без какого бы то ни было соседства - я никому не мешаю, и мне никто не мешает. Вместе с тем первый же беглый осмотр этого жилья произвёл на меня не самое благоприятное впечатление: в нём совсем не было заметно признаков так называемого уюта. Стол и два стула, кровать, тумбочка, письменный столик с наклонной поверхностью, напоминающий парту, встроенный шкафчик, какие-то полочки у стен. Всё окрашено в белый цвет, как в больничной палате. С трёх сторон - окна-фонари на скошенных стенах мансарды. От потолка и стен, нагретых за день солнцем, так и пышет жаром.

Я стал распаковывать чемодан, чтобы где-то повесить несколько своих рубашек и сложить бельё, достал бритвенный прибор, нехитрые туалетные принадлежности. Раскрыл дверцы встроенного шкафчика, а в нём полно детской одежды, висящей на вешалках-плечиках, и ни одного свободного плечика. Поискал, нет ли чашки, ложки, вилки, тарелочек - нигде ничего не нашёл. В общем, расстроился я в предвкушении жизни в эдакой аскетической обстановке и решил на следующий же день потребовать обеспечить меня всеми предметами первой необходимости. Но как это сделать - пока плохо себе представлял. За день я изрядно устал, дело уже шло к вечеру, и поэтому без долгих раздумий разделся и лёг спать: утро вечера мудренее. Постель здесь была совсем не такой, как в Берлине. Жёсткий матрац, к тому же прогретый дневным жаром, долго не давал мне уснуть.