Следы ведут в пески Аравии (второе издание)

Сопровождал их в храм янычар. Каждый монастырь располагал янычарской охраной.

Прошло совсем немного лет с той поры, как здесь побывал Карстен Нибур, но как изменилось все вокруг! Храм облепили бесчисленные часовни, приделы, кельи. Христиане ютились вокруг него по принципу: и в тесноте и в обиде. Ни купола, ни креста не было видно, и найти точку для обозрения оказалось невозможно, так как нельзя было ни обойти вокруг храма, ни отступить от него.

Впечатление сдавленности, зажатости усугублялось еще и обстановкой праздника, собравшего разноплеменную, разноязычную толпу, которая наводнила город. Проталкиваясь сквозь сутолоку людей и животных, Зеетцен старался охватить взглядом все детали: и дерево, специально посаженное при входе в храм так, чтобы сдерживать натиск толпы при открытии дверей, и галереи, богато украшенные лампадами и иконами, и турецких солдат, с плетками в руках по-хозяйски устанавливающих порядок. В храме царила неслыханная толчея, причем мусульман здесь было не меньше, чем христиан. Да и понятно: со своих янычары денег за вход не брали, и те толкались, прыгали, потешались; особенно они развеселились после службы, когда начали сами изображать воскресших покойников.

Зеетцен с трудом пробрался к месту на хорах, предназначенному для прокуратора. Если бы не его могущественный спутник, наш герой ничего бы и не увидел.

Службу отправляли не только православные священники, но и священнослужители других вероисповеданий. Смешение их нарядов создавало живописную картину. Греки в черных длинных одеждах. Армянские священники в золотых рясах и красных митрах. Сирийский епископ в черном клобуке. Католические священники в сверкающих золотом стихарях. И здесь же янычары в красных фесках, в широких шароварах и куцых жилетках, размахивающие плетками вместо кадил и стучащие для порядка алебардами. Грязные, оборванные паломники, серой массой устилающие пол храма. Необыкновенный контраст золота и лохмотьев, роскоши и нищеты, света и тени.

Да, перед Зеетценом Иерусалим, в частности храм Воскресения, предстал уже не таким, каким его видел Нибур. Но и то, что застал Зеетцен, не увидит никто из европейцев: во время пожара 1808 года сгорят кедровые стропила храма, разобьются в куски мрамор и яшма двухъярусной галереи, погибнет богатое убранство и рухнет расписной купол. Так что последующим поколениям паломников и путешественников достанутся лишь обгорелая кровля, трещины в куполе да несмываемая гарь на стенах…

Началась заутреня. Греческие монахи, пропев ритуальные песнопения, спустились с хоров и совершили крестный ход, или, как это назвал Зеетцен, "процессию священного огня", трижды обойдя вокруг часовни, где находился "Гроб господень". Во главе процессии шли двенадцать священнослужителей с хоругвями, затем двадцать диаконов пронесли канделябры со свечами, за ними проследовал патриарх во всем своем богатом облачении и в митре. Далее валила беспорядочная толпа богомольцев, цепляющихся друг за друга.

У входа в часовню "Гроба господня" все замерли. Наступил самый торжественный момент: патриарх должен обрести священный огонь, якобы падающий с неба. Верующие в смятении — а вдруг свет не появится? — начинают неистово молиться. Волнение охватило и Зеетцена. Только что прокуратор сказал ему, что недоверчивые мусульмане перед входом иногда обыскивают патриарха и священников: не проносят ли они огонь с собой потихоньку снаружи. Темно, темно, темно… Звучат слова молитвы. И вдруг тысячеголосый ликующий крик взлетает под купол храма — это в глубине пещеры — среди беспросветной темноты вспыхнул огонь. Патриарх поднимает зажженную свечу, и все стоящие вокруг кидаются к нему, пучками протягивают свечи, зажигают их и передают соседям. Мерцание свечей множится, и вот уже весь храм залит пламенем тысяч свечей и лампадок.

После православной службы почти такие же шествие и молебен совершили григорианские, коптские и сирийские священники. И лишь потом ко "Гробу господню" допустили паломников. Наплыв молящихся был настолько велик, что Зеетцену, несмотря на высокое покровительство, так и не удалось пробраться внутрь часовни.

В отличие от времен Нибура храм не был постоянно закрыт. Хотя янычары по-прежнему сидели в притворе, охраняя вход, они и молящихся впускали, и монахов выпускали чаще, чем сорок лет назад. В обычные, не праздничные дни можно было видеть в полумраке среди колонн мерцание свечей, слышать молитвы, хвалы и стенания, ощущать смешанный запах ладана и дыма от лампад и свечей. Паломники целовали камни, ступени, а монахи, принадлежащие к разным церквам — православной, католической, коптской, сирийской и григорианской, ревниво охраняли иконы, лампады и подсвечники своих часовен и приглядывали за тем, чтобы молящиеся ненароком не запустили руку в тарелку с пожертвованиями.