Следы ведут в прошлое

– Так из Выселок я, Александр Афанасьевич… – по-видимому не совсем понимая, зачем это нужно начальнику милиции, неуверенно отвечает Савчук. – Фамилия моя Савчук. А зовут Петром… ну-у… Григорьевичем. Из бедняков я. А живу в Выселках…

– Семья большая?

– Семья как семья, – почесав затылок, уже более уверенно отвечает Савчук. – Я вот, жена да пятеро ребятишек. Вот только хозяйства что кот наплакал: хата-развалюха и земли нет даже и полдесятины. Да и на той ничего не родит – один песок. Еще, правда, коровенка есть, слава богу. Да и корова там не ахти какая. Одно название, что корова… Словом не жизнь, а одна мука. Никак не удается из нужды выкарабкаться. Хоть волком вой.

По краям плотно сжатых губ Савчука еще резче обозначаются две горестные складки. Чтобы как-то утешить своего гостя, Бондарь, помедлив, говорит:

– Потерпите еще малость… Скоро вот землю по-новому поделим между крестьян. Затем восстановим разрушенное войнами народное хозяйство, наладим новую жизнь и заживем тогда совсем по-другому. Хорошо заживем! Должна наступить счастливая жизнь! Пусть не сразу – может, через год, может, через пять, а может, и через целых десять, – но наступит обязательно. Вот попомните мое слово!

Голос начальника Сосницкой милиции звучит твердо и убедительно. Бондарь ни минуты не сомневается, что все именно так и будет. Разве для того гибли от пуль и шашек, умирали от голода и тифа тысячи, сотни тысяч, миллионы людей, чтобы все, за что они боролись и страдали, осталось красивыми словами и не больше? Конечно нет! Нет и еще раз – нет! Новая жизнь, светлая и прекрасная, непременно будет построена.

Убежденность Бондаря передается Савчуку. Он стремительно улыбается, но через какое-то мгновение выражение его лица снова становится скорбным и даже жестким.

– Пока эти… бандюги бродят по лесам да убивают людей, – говорит он, не глядя на Бондаря, – не видать нам счастья. Значит, так, пан… извиняюсь, товарищ начальник. Сегодня ночью я видел двух… ну, этих… из банды которые.

– Где вы их видели? – как можно спокойнее спрашивает Бондарь.

– В усадьбе Мирона Козлюка, нашего выселковского богатея.

– Ночью, говорите? А вы-то сами как там оказались? – быстро спрашивает Бондарь. – Козлюк, он что, ваш сосед?

– Да никакой он не сосед! Он живет на самом крае села, в двух верстах от моей хаты.

– И как же вы там оказались? Да еще ночью? – уже догадываясь кое о чем, простодушно интересуется начуездмил.

– Солому ходил красть… – сердито бубнит Савчук, расстроенный тем, что приходится вдаваться в такие подробности. – Не в гости же ходят ночью!

– Вот теперь понятно! – едва заметно усмехается Бондарь. – Только вот… воровать-то того… не годится.

– Сам знаю! – огрызается Савчук. – Не обеднеет Козлюк из-за одной вязанки соломы. И если уж на то пошло, то я свое беру. Вы знаете, сколько я и моя жена на этого шкуродера спину гнули? Не знаете! А я знаю! И вот эти руки знают!

Савчук кладет кепку на колени и вытягивает перед собой ладонями кверху руки: черные от въевшейся земли, узловатые, мозолистые, скрюченные.

– Оставим этот разговор, Петр Григорьевич, – примирительно говорит Бондарь. – Сейчас меня интересует совсем другое… Что делали люди, о которых вы говорите, в усадьбе Козлюка? Их было только двое?

– Их-то было двое. Но с ними был еще старый Козлюк, Мирон. А делать… Ничего они не делали. Разговаривали…

– Почему вы решили, что это были бандиты? Вы их знаете?

– Я их не знаю. Но я знаю, что хорошие люди не ходят по ночам с обрезами. Так ведь?

– Вы правы, – не может не согласиться Бондарь со столь неоспоримым доводом. – О чем они разговаривали?

– К сожалению, я почти ничего не расслышал, – виновато пожимает плечами Савчук. – Ночью был сильный ветер… Да и разговаривали они тихо. Удалось расслышать лишь некоторые слова. Ну, там… «штаб», «отряд», «совдеповцы», «чекисты», «ветер»… Слово «ветер» чаще других произносилось. Может, потому, что был ветер. – Подумав, Савчук добавляет: – А еще о харчах говорили. Это я хорошо расслышал. Они ведь, как я догадался, по харчи к Козлюку приходили. Так вот, тот, который разговаривал с Козлюком, сказал, что харчи, мол, могли бы быть и получше. Потому что стараются они для него же, для Козлюка. Вот и все…

Савчук, решив, что свое дело сделал, хочет встать, но его останавливает Бондарь:

– Задержитесь еще на несколько минут, Петр Григорьевич, и расскажите, пожалуйста, еще раз обо всем. И как можно поподробнее.

5

Часом позже Бондарь разговаривает со своим заместителем по оперативной работе Наумом Михайловичем Штромбергом, невысоким и тощим молодым человеком лет двадцати пяти с рыжей шевелюрой на крупной голове. Румяное лицо Наума Михайловича с круглыми навыкате глазами, большим крючковатым носом и полными пунцовыми губами тщательно выбрито. Полувоенный френч синего цвета, несмотря на жару, застегнут на все пуговицы, а его сапоги могут при случае заменить зеркало – приходится только удивляться, когда он успевает их чистить.