Следы ведут в прошлое

Ояр и Залюм вошли в мастерскую, а мы с Теодорой остались у входа. Теодора, что-то напевая, вертелась передо мной, как на сцене, потом посмотрела на меня сверху вниз и спросила: «Ну как вам нравится в наших краях? Что это вы так развоображались, даже отвечать не хотите? Неужели это из-за Ояра?! Говорят, вы бродите по реке одна, как русалка, ха-ха-ха! А по-моему, из-за мужчин не стоит лить слезы и портить себе здоровье. Давайте поговорим о чем-нибудь другом! Как по-вашему, идет мне эта расцветка?» И она опять стала вертеться передо мной, как манекенщица — только неповоротливая, слишком раскормленная... Вы простите, что я так говорю, но мы, женщины, подчас не стесняемся в выражениях насчет другой женщины, особенно если видим в ней опасную соперницу... Меня прямо-таки бесили ее открытые плечи и глубокий вырез на загорелой спине. И я прошипела в лицо Теодоре: «Знаете, если бы у меня под кожей было столько жира, я бы его никому не показывала, даже мужу, будь я замужем...» Я сама понимала, как это грубо и вульгарно, но... уже не могла сдержаться...

Теодора побледнела, ее розовое лицо, мне на радость, стало сизым, Подступив ко мне вплотную, она прошипела мне прямо в лицо: «Это я вам припомню!» — и зашла в мастерскую, нарочно вихляя бедрами изо всех сил. От злости я вконец потеряла голову и ринулась следом. У станков оживленно беседовали Ояр, Залюм и какой-то парень с усиками. Я схватила Ояра за руку, оттащила его в сторону и зашептала, чтобы он, если хоть чуточку меня любит, немедленно ушел отсюда вместе со мной. Чтобы бросил все, все — стоит ли из-за этого губить наш отпуск и, может быть, нечто большее?.. Залюм и парень с усиками глазели на нас с недоумением, Теодора — насмешливо. Ояру, наверно, было неловко перед людьми, и он шепотом попросил меня чуть-чуть подождать — потом поговорим, здесь неудобно. «Ах, тебе неудобно! — я повысила голос. — С каких это пор тебе неудобно со мной разговаривать?» До меня в ту минуту не доходило, в какое двусмысленное, постыдное положение я ставлю Ояра и себя тоже. Во мне говорили только обида, злоба и ревность. Ояр спохватился и попросил Залюма и того рабочего на минутку выйти. Залюм пожал плечами и пошел, парень с усиками неохотно последовал за ним. Теодора, усмехаясь, вышла последней и вполголоса, но, достаточно громко и нарочно в нос, проговорила: «Ах, бедный мальчик! Как трудно выносить таких истеричек!»

Притворив дверь, Ояр вернулся ко мне и пытался меня успокоить. Должна же я понять, он не может схватить шапку в охапку и удрать, если только что пообещал людям принять новые станки и запчасти; в мастерских сейчас нет человека, который бы в них разбирался достаточно хорошо. Он просил меня быть умницей — к чему безо всякой причины устраивать сцены — это с моей стороны очень странно, просто даже смешно. Его последние слова привели меня в бешенство. «Ах, тебе смешно?! — закричала я во весь голос. — Все ясно! Можешь не притворяться, я знаю, каким магнитом тебя сюда тянет! Не машины, а эта полуголая потаскушка! Ну, если она тебе так нужна, оставайся с ней на здоровье!»

С этими словами я повернулась, выскочила на улицу. Как в тумане пронеслась мимо Залюма и с разбегу налетела на парня с желтыми усиками. Недолго думая, тот схватил меня в объятия. От него пахло пивом. Я услышала голос Теодоры: «Если б у меня была такая крысиная мордочка, я бы никогда не корчила такой гримасы, даже если бы меня кто-нибудь и взял замуж...» — «Да замолчишь ты!» — рявкнул на дочь Залюм и вошел в мастерскую. Теодора шмыгнула туда же, а парень с усиками крепко держал меня и издевался: «Дурочка, ну чего ты липнешь к нему, если он не хочет! Разве не видишь, ему мила другая юбка? Мало мужиков на свете, что ли? Вот, скажем, я — рад стараться! В семь часов у перевоза... Идет?» Я высвободила руку, ткнула его кулаком в грудь, вырвалась и убежала. В ушах отдавались слова: «Ему мила другая юбка... Ему мила другая юбка...» Слова эти стали для меня неоспоримой истиной, остальное просто не доходило. Я летела домом с единственной мыслью — уехать. Ояр сделал свой выбор. Неужели я еще хоть на минуту останусь здесь, опозоренная, осмеянная, отвергнутая?!

Когда прибежала в Земиты, дома был только мой двоюродный брат Ян. Своим зареванным, диким видом я, наверно, вконец перепугала беднягу... Знаете, мы с Яном всегда понимали друг друга, у нас много общих воспоминаний детства, он такой хороший, тихий... В отчаянии, не переставая всхлипывать, я наспех укладывала вещи, а Ян ходил вокруг и смотрел на меня такими грустными глазами, потом сказал робко: «Ливия, мне будет очень тяжело, если ты уедешь, ничего не объяснив». Его сочувствие в трудную минуту меня растрогало, громко рыдая, я кинулась ему на шею... Мне и сейчас стыдно вспомнить, каких глупостей я ему наговорила... Что-то вроде того, что только он меня понимает; что он порядочный, честный, нежный и благородный и никогда бы не позволил себе унизить или обмануть женщину, даже если бы не любил ее по-настоящему...