Следы ведут в прошлое

— Хорошо, что он отделался легким ранением, а то мне оставалось бы только... — пробормотал Лапсинь, не закончив.

А говорят, спортсмены — жизнерадостные люди!

Мои мысли вернулись к Бредису. Санаторий? Да еще и нервы? Вот уж кто ничуть не похож на нервного человека. Хотя и говорят, что внешность обманчива... По своему совсем скромному опыту я мог смело утверждать, что работа следователя не балует нервы, а нервные клетки не возобновляются — столько-то я знал из медицины.

16

Шли дни. Казалось, мои розыски уже не выйдут из тупика. Ничего нового я не нащупал и, как мог, избегал встречаться со Старым Сомом. Он не упрекал меня, не терзал язвительными вопросами, но нежеланный миг, когда мне придется предстать перед ним с отчетом, был уже не за горами.

Был субботний вечер, я лежал на тахте, заложив руки под голову, и смотрел на старого моряка, но казалось, даже он от меня отвернулся, не хотел вступать в диалог, который еще Платон считал лучшим средством для раскрытия истины.

Мысли метались. Где ошибка, допущенная, кажется, еще на исходной позиции моих поисков? Не слишком ли я отдался розыску человека, покушавшегося на Бредиса, забыв... Чепуха, я не забыл об убийце Зара, убийца и нападавший на Бредиса — одно и то же лицо. Во всяком случае, сообщники.

А может быть, я забросил психологический анализ, не взвесил возможные варианты мотивов убийства, не установил, кому мог быть ненавистен Зар?

Непредвиденное интермеццо: телефонный звонок.

— Это я, Берт. Ты еще не окончательно забыл о моем существовании?

— Айя, тебе не к лицу пошлое кокетство.

— Я помешала? Сознайся без притворства!

— Когда и в чем я притворялся?

— Ах, это же у вас в крови... профессиональный навык...

— Давай выявим мои профессиональные навыки при встрече, уж со всеми деталями! Почему не приходишь?

— Откуда я могу знать, что ты дома? Что, это кляузное дело еще не...

— Нет! Приходи!

— Завтра ты свободен?

— Нет... и да. Приходи!

— Уговор забыл?

— Какой?.. Подожди!

Она уже повесила трубку. Не сразу я вспомнил, что завтра именины двоюродного брата Айи, мы обещали там быть. Я стал звонить Айе, но дома ее не было, она звонила откуда-то из другого места. Хорошо, позвоню позже. Радовало уже то, что она позвонила мне, впервые после той обидной записки. Даже небольшая радость была мне сейчас на пользу. Лицемерием и позой я считаю высоконравственные советы — «стать выше мелких личных страстишек». Так могут говорить лишь люди именно с мелкими страстишками, даже не люди — карлики, если у них только страстишки, а не страсти.

Наутро Айя все же пришла, мы мирно напились кофе. Я спросил, почему она вчера повесила трубку. Нехорошо это.

— А почему ты не замечаешь, каким сухарем становишься? Это хорошо?

— Мне жаль, но...

— Не притворяйся, ничего тебе не жаль! Живем как в монастыре. Разве нет? Ну скажи, сколько раз мы с тобой ходили в театр, на концерт, ездили в Ригу?

— С работой приходится считаться, Айя.

— Работа! Она отвратительна, твоя работа! Для того чтобы ты имел то, что называешь интересной работой, нужно, чтобы кто-то был застрелен, зарезан, задушен или еще каким-нибудь способом отправлен на тот свет... Чего ты хочешь, Берт? Чтобы я тому радовалась?

— Нет, чтобы ты не ставила все с ног на голову.

Мы помолчали, потом я начал шутливо:

— Теперь-то ты называешь меня сухарем, но разве де ты заявила, когда я расследовал дело об убийстве Ванадзиня, что тебе претят истерия и экзальтация как в себе, так и в других?

— Ну и заявила! Все меняется, люди тоже, может, и я изменилась.

— Значит, ни на что нельзя положиться — ни на дружбу, ни на любовь? Таким образом ты мне сама помогаешь стать циником и скептиком — так ты однажды меня назвала.

— А я на что могу положиться? На вечное ожидание? Нет! Я не выдержу! Тебе не нужна жена, тебе нужен робот с запрограммированным абсолютным терпением и безоговорочным ожиданием. Он-то будет ждать, пока ты на минуту оторвешься от своей интересной работы с преступниками и сможешь позабавиться со своим терпеливым роботом... Я не робот! Я живой человек.

Я молчал, зная, что теперь ни скажи, что ни сделай, общего языка мы все равно не найдем; Айю в ее теперешнем настроении все будет раздражать... Только лишь в теперешнем?

— Притом у тебя уже есть здесь кто-то, на кого можно положиться, кто всегда будет ждать: твой моряк! Ты опять повесил его.

Я молчал. Странно: эта ссора с Айей не вызвала уже во мне ни особого протеста, ни горячего желания утешить ее, я испытывал только лишь тоскливую, вялую апатию.

— Айя, давай перестанем ссориться, это жалкое, недостойное занятие! Если тебе со мной так скучно, поезжай в гости к двоюродному брату, рассейся среди веселых людей! Я же не отговариваю тебя.

— И поеду! Нельзя бросаться обещаниями! Нас там ждут, пусть дождутся хотя бы меня.

Цок-цок-цок... Острые каблучки застучали по полу, Айя схватила плащ, оглянулась. Ждала, что я все же буду отговаривать. Я не мог, сам не знаю почему Молчал.

— Ты... ты... действительно толстокожий, как слон! Прощай!