Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух

Лиама очень заинтересовал случай Майкла Мэя, который так же, как и он, обрел зрение во взрослом возрасте^[277]. Его зрительные навыки протестировали через три года после обретения зрения, то есть в 2003 году, а затем десять лет спустя, то есть в 2013 году. За эти десять лет его навыки распознавания объектов и определения пола или эмоций по лицу человека не улучшились. Может быть, эти результаты указывают на слабую пластичность взрослого мозга, но, может быть, дело не только в этом. Мэй писал: «Я понял, что могу сделать, а что нет, так что я больше не напрягаю свое зрение. Это значит, что если мне могут помочь движение и цвет, я опираюсь на зрение. Если нужно распознавать более мелкие детали – например, читать текст или узнавать человека, – я опираюсь на тактильные и слуховые ощущения»^[278].

Как и Майкл Мэй, все мы успокаиваемся на определенном уровне компетентности в различных задачах. Мы развиваем навык до тех пор, пока его не становится достаточно, но мы не улучшаем его больше, чем того требует текущая задача. Дети развивают свои навыки путем исследований и игры, но когда мы вырастаем, мы в некотором роде приостанавливаемся в своем развитии. Например, у многих из нас навыки рисования достигли своего максимума в четвертом классе. Возможно, расстроившись от того, как вышли наши детские рисунки, мы решили развивать другие навыки, которые казались нам важнее или веселее. Однако большинство из нас могли улучшить наши навыки рисования, зачастую очень значительно, если бы просто пошли на занятия по рисованию или следовали бы указаниям книги вроде «Откройте в себе художника» Бетти Эдвардс^[279]. Блестящий физик Ричард Фейнман научился рисовать в возрасте сорока четырех лет, и его наброски удивительно хороши^[280]. Но каждый новый навык требует усилий, и мы должны постоянно оценивать, насколько конечный результат оправдывает количество потраченных на него сил.

Когда Лиам впервые обрел зрение, а Зохра – слух, их обоих завалило новыми ощущениями, – цветами и линиями, какофонией звуков – которые не имели никакого смысла и не были привязаны к предметам. Им обоим пришлось соотносить эти сырые стимулы с информацией от других органов чувств, чтобы воспринять мир целостным, составленным из цельных предметов и событий, а не как набор изолированных стимулов. Их новые ощущения не просто заострили их взгляд на мир, но качественно его изменили. Лиам видел быстрее и дальше. Он мог видеть объекты в движении и то, как зрительная картинка менялась, пока он шел или ехал на велосипеде. С кохлеарным имплантатом Зохра могла слышать то, чего она не видела, – например, она слышала звуки из-за стены или за углом. Им обоим пришлось заново научиться воспринимать свое окружение, перестроить свой перцептивный мир и переписать нейронные контуры в мозге. Проще говоря, им пришлось научиться новому способу жить.

Психологи Элеанор Гибсон и Энн Пик писали: «Мы, люди, должны быть гибкими и уметь приспосабливаться к переменам, но мы также должны стремиться к экономии и эффективности в нашем восприятии мира, в действиях и в мышлении»^[281]. Наше выживание зависит от нашей способности адаптироваться и учиться. Научившись ходить, мы всегда находимся в движении, открываем для себя новые места, людей и предметы. Даже если мы будем сидеть на месте, мир вокруг нас все равно будет постоянно меняться. Но с учетом того, сколько вокруг информации, мы должны тщательно выбирать, на что обращать внимание. Лиам и Зохра понимают это лучше всех. Они приспособились к радикальнейшей перемене, и они смогли это сделать благодаря тому, что работали одновременно гибко и эффективно. Лиам неоднократно подчеркивал, что его цель была не в том, чтобы лучше видеть, но в том, чтобы использовать зрение и прочие навыки для успешного функционирования в обществе. С учетом того, что мы можем использовать зрение для миллиона разных задач, он быстро понял, что ему нужно ранжировать зрительные навыки по степени важности. Для него важнее всего были спорт и умение ориентироваться в пространстве, и именно в этих сферах он добился особенного успеха. Но именно Зохра лучше всего ухватила это ощущение, когда писала мне о достижении, которое когда-то считала невозможным. После окончания колледжа она вернулась в родную Танзанию, где окончила медицинский институт. В детстве она выучила английский, но чтобы работать врачом и опрашивать своих пациентов, она должна была говорить на суахили. Вспоминая свой опыт, она писала мне: