Слепая ярость

И потянулись странные дни. Ник Паркер начал учиться жить заново, в необычном мире, состоящем только из звуков, запахов и прикосновений. Он напоминал себе большого ребенка — да и со стороны, видимо, выглядел таковым. Заботливо ухаживавшая за ним Ли Тхау недаром ведь так часто заливалась своим колокольчиковым смехом: Ник был комично неловок в самых простейших ситуациях. Да и само их общение было чрезвычайно забавным: не зная языков друг друга, они тем не менее разговаривали между собой постоянно. Причем, как ни странно, Нику начало казаться, что он иногда довольно верно понимает Ли Тхау. Конечно, точный смысл ее слов оставался ему неведом, однако многое решали тембр и интонации. Вообще Ник стал гораздо более чутко ощущать окружающее: щебет птиц, шум ветра, запах пищи, весомость предметов, гладкость или шероховатость поверхности… Он иначе стал оценивать звуки: оказывается, они могут быть добрыми и злыми. И оказалось, что каждому человеку присущи его собственные звуки: не только голоса разнятся, но и одежда шелестит по-иному, и дышит любой по-своему. Постепенно слух Ника обострился настолько, что он начал воспринимать даже звуки жестов. Они с Ли Тхау придумали особую игру: она на расстоянии примерно в ярд замысловато манипулировала рукой, а он пытался синхронно повторять ее движения. Одобрительные или насмешливые восклицания девушки давали оценку точности Ника.

Они гуляли по деревне всегда вместе: опирающийся на трость высокий белокурый американец и тоненькая черноволосая вьетнамочка. Поначалу при ходьбе Ник слегка касался локтя Ли Тхау — и по тому, как покачивалась ее фигура, понял, что девушка слегка прихрамывает. Потому, наверное, она и не надела военную форму — ведь у вьетконговцев воюют и молодые женщины.

Население деревни, насколько мог судить Ник, состояло в основном из стариков и детей. Ребятишки порой принимались дразнить Ника, но в их шутках не было издевки. Иногда Ника раздражали глупые детские проказы, нo он старался не обнаруживать своих эмоций: что поделаешь — они ведь просто резвятся, как глупые и веселые щенята.

Вообще Ник не уставал поражаться тому спокойному добросердечию, с которым отнеслись вьетнамцы к нему, чужеземному солдату. Ведь, если вдуматься, он пришел сюда как агрессор, захватчик, незваный гость. Родные и близкие этих людей гибли в боях, и — как знать — возможно, кого-то из них убил именно он, Ник Паркер… И чем больше размышлял об этом Ник, тем очевидней становилась для него бессмысленность здешней войны. Во всяком случае, Америке сюда соваться было незачем — пускай ребята сами между собой разбирались бы. И постепенно Ник проникался все большим уважением к вьетнамцам: за порядочным обращением с ним, беспомощным пленником, он угадывал достоинство этого гордого народа.

Сыграло тут роль и общение со старым Фу Чангом. Беседы с ним были большой отдушиной для Ника, тосковавшего по родной речи. Старик владел английским довольно-таки сносно, хотя частенько путался в грамматике и немилосердно коверкал слова. На расспросы Ника об источнике таких познаний отвечал уклончиво: «Жизнь долгая…» Однажды, впрочем, скупо пояснил: «Корабль, море, торговля. Очень давно». И добавил что-то по-французски. И еще из разговоров с Фу Чангом Ник понял, что старик не больно-то жалует режим Хо Ши Мина, — впрочем, на эту тему его собеседник предпочитал не распространяться. Не захотел Фу Чанг объяснять и того, почему Ника оставили в этой деревне вместо того, чтобы отправить в лагерь для военнопленных. Нику оставалось только предположить, что захватившей его разведгруппе или диверсионному отряду он был попросту обузой, тем более что из допроса стало ясно: рядовой американской армии Паркер никакой ценности как «язык» не представляет.

«А что, если я попытаюсь убежать?» — спросил как-то Ник у Фу Чанга. «Разве ты хочешь бежать?» — вопросом на вопрос ответил старик — и Нику оставалось только молча с ним согласиться.

Действительно, мыслей о побеге у него не возникало. И не только потому, что такая попытка заведомо была обречена на неудачу. Здесь, в тихой глухой деревеньке, Ник чувствовал себя на удивление покойно, безмятежно, и даже то страшное несчастье, которое его постигло, воспринималось не столь остро, как могло бы. И благодарить за это нужно было прежде всего заботливую и смешливую Ли Тхау…

Ник часто пытался представить себе ее лицо. Наверное, она очень красиво улыбается. А когда смеется — возле уголков глаз собираются мелкие задорные лучики. Для него, представителя белой расы, все вьетнамки прежде были на одно лицо — как, впрочем, и японки с китаянками. Но теперь-то Ник твердо знал, что это не так и что Ли Тхау — наверняка очень красива. Красива и нежна.

Нежна — и настал день, когда ее пылкую нежность Нику довелось ощутить в полной мере…

Было около полудня, судя по накалу зноя. Утомленные прогулкой Ник и Ли Тхау присели в тени деревьев. Молчали джунгли, словно бы их сморила душная жара. Молчала Ли Тхау, обычно такая разговорчивая.

— Вот ведь жарюга сегодня, — сказал Ник.