Слепая кара

— Вера Александровна, вы помните, я вас предупредил об ответственности за дачу ложных показаний? — как можно мягче проговорил Николаев.

— Помню, — еле слышно ответила старушка.

— Так вот, я еще раз вас спрашиваю: кто приходил в квартиру Фомичевых девятого апреля между десятью и двенадцатью часами?

— Приходил Иван Фомичев. Я же вам говорила.

— И больше никто?

— Никто, — побледнела Вера Александровна.

— Постарайтесь припомнить. А может быть, все же?..

— Никого больше не было.

Николаев решил идти напролом.

— А Наташи Павловой не было в тот день? Не приходила ли она домой часов в одиннадцать?

— Н-нет, — одними губами отвечала старушка.

— А вот есть сведения, что она была дома. Причем одетая в красную куртку и джинсы, — пристально глядя на Веру Александровну, отчеканил Николаев.

Вера Александровна откинулась на стуле и закрыла глаза.

— Вам что, плохо? — бросился к ней Николаев.

— Да, да, у меня плохо с сердцем. Голова закружилась, — лепетала несчастная старушка.

— Вот, выпейте воды. У вас с собой нет лекарств?

— Есть в сумочке нитроглицерин, достаньте, пожалуйста.

Николаев достал из ее поношенной старомодной сумочки нитроглицерин и дал ей. Старушка положила лекарство под язык.

Они немного помолчали.

— Еще вопрос, извините меня, Вера Александровна.

Я понимаю, вам плохо, но я расследую дело об убийстве человека, работа у меня такая. Вы видели Николая Фомичева после ухода его брата? Окончательного ухода? Поймите, здесь решается судьба человека, ваши показания могут стать решающими для него. У него семья, двое детей-школьников, старуха-мать, безработная жена, никаких средств к существованию, он зарплату полгода не получал. Если его посадят, семья пропадет, это правда, я уточнял. Ну так что?

— Да, — еле слышно ответила старушка. — Видела.

Он выходил в туалет. Его рвало, он был мертвецки пьян.

— Через сколько минут после ухода брата он выходил?

— Минут через десять.

— А после этого?

— После этого я его не видела.

— Так. Спасибо за правду. И, извините, опять тот же вопрос. Не было ли дома Наташи Павловой около одиннадцати часов?

— Вы хотите, чтобы я умерла у вас на стуле, Павел Николаевич, пролепетала Вера Александровна.

— Да что вы, что вы! Не хотите отвечать, не надо.

Подпишите вот здесь: с моих слов записано верно.

Это касается Ивана Фомичева.

— Жалеете вы, Павел Николаевич, этих Фомичевых? — вдруг вскочила со стула Вера Александровна. — Жалостливый вы очень. А вы знаете, что этот подонок Николай Фомичев неоднократно насиловал Наташу? Что он запугивал ее, шантажировал? Это был изверг, лютый зверь, его все боялись как огня! Похотливый грязный кобель! Ей-то каково было? Каково?!

Вы ее положение представьте! Грех, конечно, так говорить, но мне его ничуточки не жалко! Туда ему и дорога. Мы с покойным мужем всю жизнь работали врачами, спасали жизни людей, а этот гад что делал? Обвешивал покупателей и насиловал падчерицу. Что вы меня все пугаете и грозите статьей! Пусть меня посадят в тюрьму, это достойная награда за сорокалетний медицинский стаж, пусть! Какая там у вас статья?!

Она стояла и махала сухонькими кулачками. Из мертвенно-бледной она стала багрово-красной. Николаев испугался, что она сейчас умрет от инфаркта у него в кабинете, подошел к ней, бережно взял под руку и усадил на стул…

— Все, все. Вера Александровна, все. Наш разговор окончен. Я подозревал, что этот Фомичев был человеком малоприятным. Поверьте мне, я не уважаю подобных людей, тем более что и он, и его брат уже отбывали срок именно по этой статье. Просто Иван ведь не убивал брата, и мы не имеем права сажать его за не совершенное им преступление. Вы со мной согласны?

— Согласна, — тихо и мрачно ответила Вера Александровна. — А может быть, если бы знала, что они уже сидели за изнасилование, и не сказала бы ничего в его пользу. Ну ладно, сказала и сказала. Но больше ничего не скажу. Никого, кроме этого Ивана, в квартире не было. Никого. И все. И больше не вызывайте меня. Пусть этого Ивана выпускают, а дальше ваши дела. А Наташа никогда не ходила в красной куртке.

У нас коммуналка, мы наряды друг друга, как свои собственные, знаем.

— Ладно, спасибо за беседу, извините, если взволновал вас. Скажите мне только одно: знала ли Любовь Фомичева о взаимоотношениях Николая и Наташи?

— Знать точно, наверное, не знала, но, конечно, догадывалась. А в данном случае догадка и есть знание. Она мать, она не имела права пускать такое дело на самотек. И на ней большая вина.

— Так. И самый последний вопрос. Вы выходили из дома между десятью и двенадцатью часами девятого апреля или находились дома постоянно?

— Я уходила из дома в самом начале двенадцатого.

Вернулась около двенадцати. Вскоре после меня пришла Люба. Все?

— Да, все. Вот ваш пропуск. До свидания.

— Да лучше уж прощайте, Павел Николаевич.

Николаев улыбнулся.