Слепень

– …Почему все еще бездействует левое крыло фронта?!

– …Где девятая и пятьдесят седьмая армии?.. То есть как – не знаете?!

– …То есть как «оборона прорвана»?! Сколько у вас там километров колючей проволоки?.. Что?! Одиннадцать километров на двести километров фронта?..

– …Почему не подкрепляете танками продвижение пехоты?! Что, танки сгорели?! Все тысяча двести танков?! Как такое могло произойти?..

– Как, скажите, как могли попасть в плен сорок генералов?..

– Что?! Отступают по всему фронту?! Какова скорость отступления?! Тогда и называйте вещи своими именами! Это называется, товарищ Баграмян, уже не отступление, а беспорядочное бегство!

– То есть как это – «обороняетесь силами только двух стрелковых дивизий»?! А остальные шесть – где?! «Не можете знать»?! А кто, кто может знать, Господь Бог?..

– Как это «сдали Ростов»?! Еще вчера вы докладывали, что противник в пятидесяти километрах!..

– Эх, до чего довел, до чего довел!..

– Не он один…

– Да потише ты!..

– И сколько же армий вы загнали в этот «котел»?.. Пять армий?! Вы отдаете себе отчет?!

– Что?! Более ста тысяч пленных?! Ах, это только на вашем участке фронта?! А на других?.. Не знаете?! Да что вы вообще знаете?..

– Потери противника, говорите, велики. А вот по моим сведениям – ничтожно малы, не более десяти тысяч! Против наших в полмиллиона!.. Какой вы, к черту, начальник разведуправления фронта, если не знаете даже этого?!

– Да, товарищ Сталин. Сделав прорыв по всему фронту, противник уверенно продвигается на восток сразу в двух направлениях: в сторону Кавказского хребта и в сторону Сталинграда. Наши войска отступают разрозненными группами. От большинства дивизий осталось по две-три сотни бойцов, и они едва ли смогут организовать оборону. Полагаю, пора вводить в действие приказ номер двести двадцать семь…[95]Да, товарищ Сталин, разведка дала недостоверные данные… Виновных – пофамильно? Слушаюсь, товарищ Сталин!

И, положив трубку, Василевский взглянул на генерала Николаева. Этот взгляд был красноречивее любых слов. Его глаза как бы говорили: «Будешь, выходит, крайним, не на маршала же, любимца Верховного, и не на члена Политбюро прикажешь мне валить всю вину?» Он мог сейчас ничего и не говорить, однако сказал:

– Я знаю, данные вашей группы полностью соответствовали действительности.

– Не совсем, – ответил Николаев. – Немецких частей под Харьковом оказалось даже несколько меньше, чем я указал в своей аналитической записке.

Своя личная катастрофа сейчас казалась генералу Николаеву сущей мелочью по сравнению с той страшной катастрофой, которая буквально на его глазах постигла всю страну и в которой в действительности был виновен лишь тот самый человеческий фактор. И еще он подумал: «Как хорошо, что я надежно спрятал группу Васильцева!»

Василевский – за эти дни успевший стать генерал-полковником – смотрел на него с искренним сожалением, но как бы откуда-то издали. То был прощальный взгляд будущего блистательного маршала на будущего, и весьма скоро – мученика подвальных застенков. На прощание подал ему руку, крепко пожал, но не сказал больше ни слова: сейчас уже не имели смысла никакие слова.