Слепое солнце

Перебила — жалобно и при том яростно:

— А мне плевать, есть у тебя Способности или нет! Ты живой и ты не на своей дурацкой службе! Я последние годы как на иголках, поседела даже — каждого звонка боялась! Вдруг как с отцом твоим — позвонят и скажут, что убит! И что нужно тело забирать! Нет, ты будешь жить! Ты у меня один остался! — опять прижалась к груди.

— Ну что ты, мама? — всё-таки прорвался тот комок. Сухими, мучительными всхлипами сквозь стыд. Нож, да? Нож — трусость. Когда это маму убьет. Как забыть можно было? — Ты это… прости меня?

— За что? Джош… живой хоть…

— Ни за что. Так.

Мама в объятьях — птичка встрёпанная, мокрая, напряженная. А вот Джош постепенно успокаивался, схлынуло… Тихий стук в стекло — вздрогнула под руками. Прислушался и улыбнулся. Маленький клюв по стеклу — тук-тук требовательно. И царапают коготки по скользкому подоконнику.

— Мам, там где-то хлеб еще на столе должен был быть. Покорми воробья.

Всё-таки нужен — маме и еще одному маленькому шумному нахалу за окном. Значит, те шестьдесят лет — терпеть…/

— Ну? Что-нибудь разузнал? Что сказал Гауф?

Мэва грохнула чайник на стол и теперь усиленно дула на свой горячий кофе. Кофе Джоша в пластике стаканчика жёг пальцы. Поставил на какой-то отчет. Цезарь увлеченно грыз обнаруженную чудесным образом в миске кость.

— Ничего не сказал. Нет Гауфа. Уехал.

— В смысле?

— В прямом и буквальном. Вчера вечером внезапно отправили в командировку. Настолько внезапно, что даже мне не позвонил, не предупредил.

— Ммм… Любопытно. А Богуслав Корчев?

Изумительно быстро соображает.

— Перевёлся в закопаньский отдел. По собственному желанию.

Молчала. Думала. От кофе, вопреки здравому смыслу, клонило в сон. Однако еще пока ворочались шестеренки мыслей в мозгах. Медленно, с трудом, но ворочались.

Наконец, Мэва выдала:

— Джош, что происходит? О чем таком знает Корчев? И о чем ты вчера говорил с Гауфом? Чего секретного он тебе сообщил, что у тебя аж истерика случилась?

Вертелись шестеренки, выщелкивая по обрывку, по клоку тупых мыслишек: Гауф сам допетрил до нейтральных энергий, и вполне мог еще до чего додуматься и поделиться с младшим коллегой. И его убрали. Нервный Корчев стрелял в некроманта. Перевелся окончательно. Никого из ребят той дежурной группы сейчас в Познани нет. Беккер узнал и про разговор с Гауфом, и про ночь в кабинете. При трезвом измышлении: о содержании разговора он знать не мог и не знал — поэтому с утра пораньше припёрся; про ночь исходя только из журнальных записей тоже не добрался бы сам. Единственный вывод — Рагеньский забыл сдать ключи. Всё. Но вот про саму ночевку пан Владимир знал. Знал то, о чем знала Мэва. И, соответственно, не знал того, о чем не знает она. Ещё обещал нападения… Наркотическое зелье у напарницы на столе. Потерянный диктофон. Любой каприз на блюдечке с голубой каемочкой. Рассыпанные паззлы сложились в картинку. Нашелся тот недостающий элемент. Если раньше Джош сомневался, то сейчас…. Беккер и Мэва — вот оно. Нет, точно! Никаких сомнений. Слежка. Теперь круглосуточная.

— Джош, я тебе вопрос задала! — ощутимое раздражение. — Что тебе Гауф вчера сказал?

— Нет, Мэва, погоди. — Требовалось определенное усилие, чтобы сказать дальше. Неприятное усилие. — Сначала на вопросы ответишь ты. И честно ответишь. Вы все тут меня за нос водите, да?

— О чем ты?

Усилие перетекло в ответное раздражение. Агрессивное и мерзенькое.

— Сговорились? Спелись с Беккером? Следишь? — едва примолкшая головная боль набросилась с удвоенной силой. — И сколько платят?

— С ума сошёл? Бредишь? Ты хоть сам понял, чего сказал?! — щелкнула каблуками, подскакивая, кажется, с кресла. Стукнуло об пол, валясь со стола, нечто тяжелое. — Совсем мозги заклинило?! Вот идиот же, прости Свет!

— Мэва, расскажи мне правду.

— Какую правду, Джош, о чем ты?! Откуда мне знать, что еще за придурь тебе в голову стукнула?!

В голосе напарницы неподдельная обида. Оскорбленная невинность. А как она два дня назад здорово по телефону испуг и панику недалекой городской фифы изображала! Заслушаешься!

— Ты сама знаешь, о чем я. Беккер приставил тебя шпионить, — и откуда-то же взялась решимость сказать то, что так и рвалось временами с языка. — Для этого вызвал из Колоденя. Так ведь? Скажешь, неправда?

— Джош, ты болен. Головкой двинулся. Серьезно говорю. По-моему, тебе нужно домой и баиньки.

Раздражение перетекло в настоящее бешенство, только не клокочущее, холодное. В мозгах от него на удивление ясно и просто сделалось.

— Речь не обо мне. Только о тебе. Со своими проблемами я разберусь сам. Но сначала ты мне объяснишь, каким боком замешана в деле. Объяснишь, чего ради тебя вызвали в Отдел после двух лет опалы, расскажешь, чего тебе наобещал Беккер за слежку, куда задевался мой старый диктофон, и как Беккер узнал, что я не ночевал дома.

Зато всё, больше никаких недомолвок и брожений вокруг да около. Высказал и сдулся. Ответит или не ответит?