Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Это прекрасно видно и из рассуждений знаменитого американского эволюциониста Дж. Ледьярда Стеббинса. Собственно, Стеббинс не говорил о прерывистой эволюции, он просто хотел проиллюстрировать, с какой бешеной скоростью она может идти, если рассматривать ее в масштабе геологической истории в целом. Выдумав некое животное размером с мышь, он представил себе, что будет, если естественный отбор по какой-то причине начнет крайне незначительно благоприятствовать увеличению размеров тела у представителей этого вида. Допустим, более крупные самцы имеют легкое преимущество в борьбе за самку. В любой отдельно взятый момент времени самцы среднего размера слегка неудачливее тех самцов, которые самую чуточку крупнее среднего. В математической модели, описывающей приведенный им гипотетический пример, Стеббинс задал точное численное значение этого преимущества. Оно так мало, что никакой исследователь не смог бы его заметить. А значит, и вызываемые этим преимуществом эволюционные изменения протекают настолько медленно, что их невозможно уловить на протяжении обычной человеческой жизни. Итак, с точки зрения полевых научных исследований наши животные не эволюционируют. Тем не менее они эволюционируют, хотя и очень медленно, со скоростью, определяемой сделанным Стеббинсом математическим допущением. Но даже с такой низкой скоростью они в конце концов могут увеличиться до размеров слона. Сколько времени это займет? По человеческим меркам, разумеется, долго, но человеческие мерки здесь ни при чем. Речь идет о геологическом масштабе. Стеббинс вычислил, что при заданных им параметрах для эволюции средней массы тела от 40 г (размер мыши) до шести с лишним миллионов граммов (размер слона) потребуется около 12 тыс. поколений. Приняв промежуток между поколениями равным пяти годам (это больше, чем у мыши, но меньше, чем у слона), вычисляем, что на 12 тыс. поколений уйдет примерно 60 тыс. лет. Это слишком малый срок, чтобы его можно было измерить стандартными геологическими методами, используемыми для датировки ископаемых. Как выразился Стеббинс, “возникновение нового вида за 100 тыс. лет и менее будет восприниматься палеонтологами как “внезапное” и “мгновенное”».

Пунктуалисты ведут речь не об эволюционных прыжках, а о периодах относительно быстрой эволюции. Но, чтобы быть мгновенными с точки зрения геологии, этим кратким эпизодам не обязательно быть быстрыми по человеческим меркам. Что бы мы ни думали о теории прерывистого равновесия как таковой, существует опасность перепутать градуализм (убежденность в отсутствии резких переходов между поколениями, которую современные пунктуалисты разделяют с Дарвином) и “постоянный эволюционный скоростизм” (отвергаемый пунктуалистами и ошибочно приписываемый Дарвину). Это вовсе не одно и то же. Взгляды пунктуалистов правильно будет описать как “градуалистские, но с учетом продолжительных периодов “стазиса” (эволюционной стагнации), перемежающихся короткими эпизодами быстрых и плавных изменений”. Следовательно, основное ударение здесь делается на долгие периоды стазиса — как на явление, прежде не замечавшееся и требующее объяснения. Истинный научный вклад пунктуалистов состоит именно в том, что они обратили внимание на феномен стазиса, а отнюдь не в декларируемом ими неприятии градуализма, поскольку на самом деле они такие же градуалисты, как и все остальные.

Но даже это подчеркивание явления стазиса можно — в не столь гиперболизированной форме — найти еще в предложенной Майром теории видообразования. Майр полагал, что при географическом разделении двух рас большая исходная популяция менее склонна к изменениям, чем новая, “дочерняя” популяция (в нашем примере с землеройками — та, которая оказалась по другую сторону гор). Дело тут не только в том, что эта дочерняя популяция перешла на новые пастбища, где условия могут быть другими и естественный отбор действует иначе. Также есть некие теоретические причины (довольно-таки спорные, но Майр придает им большое значение) полагать, что крупным популяциям, в которых особи свободно скрещиваются между собой, свойственно сопротивляться эволюционным переменам. Здесь подойдет аналогия с инертностью большого тяжелого предмета: его трудно сдвинуть с места. А маленьким, удаленным популяциям, как утверждает данная теория, более свойственно меняться, эволюционировать — просто в силу того, что они маленькие. Поэтому там, где я говорил о двух популяциях землероек, ответвляющихся друг от друга, Майр предпочел бы рассматривать исходную, предковую популяцию как неизменную, а новую популяцию — как происходящую от нее. Данная ветвь эволюционного древа не разветвляется на два равных побега; скорее, новый побег отпочковывается от основного ствола.