Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Все последовательности данных пяти белков каждого из 11 видов животных уже имелись в наличии в библиотеках. Для 11 видов существует 654 729 075 возможных вариантов генеалогического древа, и потому пришлось прибегнуть к стандартным приемам рационализации. Компьютер распечатал наиболее экономичные схемы родства, определенные путем независимого сопоставления каждого из пяти белков — пять самых близких догадок относительно того, каким должно быть подлинное генеалогическое древо этих 11 организмов. Идеальным результатом для нас была бы полная идентичность всех пяти получившихся родословных. Вероятность того, что это случайность, была бы в самом деле чрезвычайно мала и равнялась бы числу с 31 нулем после запятой. Однако отсутствие такого полного совпадения вряд ли могло бы сильно нас удивить: определенная доля конвергенции и случайностей неизбежна. Но если бы получившиеся схемы не оказались в существенной степени похожими друг на друга, вот тогда стоило бы забеспокоиться. На самом же деле эти пять генеалогических деревьев получились не полностью идентичными друг другу, но тем не менее почти что одинаковыми. Все пять были единодушны в том, что человека, шимпанзе и резуса следует расположить вместе, но вот насчет того, какое животное считать их самым близким родственником, возникли некоторые разногласия. Гемоглобин B утверждал, что собаку, фибринопептид B — что крысу, фибринопептид A предлагал кластер, состоящий из крысы и кролика, а гемоглобин А — кластер, включающий в себя крысу, кролика и собаку.

У человека и у собаки определенно был некий общий предок; определенно был и общий предок у человека и крысы. Каждый из этих двух предков действительно существовал в какой-то момент эволюционной истории. Какой-то из них непременно должен был жить раньше другого, так что либо гемоглобин B, либо фибринопептид B дает неверную оценку родственных взаимоотношений этих организмов. Как я уже сказал, такие незначительные разногласия не должны нас беспокоить. Определенная доля конвергенции и совпадения вполне ожидаема. Если на самом деле мы более близкие родственники с собакой, это значит, что у нас с крысой произошла конвергенция по фибринопептиду B. А если мы ближе к крысе, то у нас с собакой произошла конвергенция по гемоглобину B. Мы можем выяснить, какое из этих предположений более вероятно, проанализировав еще какие-нибудь молекулы. Но я не буду продолжать эту тему: мысль понятна и так.

Я уже упоминал, что систематика — одна из самых сварливых биологических дисциплин. “Определения и оскорбления” — так метко охарактеризовал ее Стивен Гульд. Систематики демонстрируют ту пылкую приверженность к своим научным школам, какой можно ожидать от политологов или экономистов, но никак не от академических исследователей. Члены какого-то одного таксономического направления явно считают себя братством, осажденным со всех сторон врагами, наподобие первых христиан. Я впервые осознал это, когда один знакомый систематик, бледный от ужаса, сообщил мне “известие”, что такой-то (имя значения не имеет) “переметнулся к кладистам”.

Нижеследующий краткий обзор таксономических школ, вероятно, раздосадует кое-кого из их представителей, но уж точно не сильнее, чем они сами обычно раздражают друг друга, так что никакого дополнительного вреда я не причиню. Если говорить о самых основах их философии, то все систематики делятся на два больших лагеря. С одной стороны располагаются те, кто без всякого стеснения откровенно заявляет, что их цель заключается в выявлении эволюционного родства. Для них (как и для меня) хорошая система живых организмов — это и есть генеалогическое древо. Занятие систематикой состоит в том, чтобы, используя все доступные методы, сделать как можно более правдивые предположения относительно взаимного родства тех или иных животных. Этой группе систематиков трудно подобрать название, потому что самое очевидное — “эволюционные систематики” — уже узурпировано одним более узким направлением. Иногда их называют приверженцами “филетики”. Таким образом, пока что я писал эту главу, стоя на филетических позициях.

Однако многие систематики подходят к делу иначе, имея на то довольно веские основания. Хотя они, вероятно, и согласны с тем, что конечной целью классификации является выявление эволюционного родства, они настаивают на том, что таксономическая практика должна быть отделена от теории — по всей видимости, от эволюционной теории, — объясняющей, откуда взялись общие признаки у тех или иных организмов. Они изучают сходство как таковое. Они не делают исходных предположений о том, является ли оно следствием эволюционной истории и связано ли близкое сходство с близким родством, и предпочитают строить свою систему, основываясь исключительно на совокупности общих признаков.