Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Нам уже приходилось сталкиваться с нейтрализмом. Как вы, вероятно, помните, он утверждает, что различные варианты одной и той же молекулы — скажем, гемоглобина, — аминокислотные последовательности которых не вполне совпадают, функционируют в точности одинаково. Это означает, что с точки зрения естественного отбора мутация, превращающая одну разновидность гемоглобина в другую, является нейтральной. Нейтралисты полагают, что если говорить о естественном отборе, то эволюционные изменения в подавляющем большинстве случаев нейтральны, то есть случайны. А представители противоположного направления генетики, именуемые селекционистами, считают, что естественный отбор является могучей силой даже на уровне мельчайших деталей в последовательностях молекулярных цепочек.

Здесь важно различать два совершенно особых вопроса. Первый имеет непосредственное отношение к теме настоящей главы: является ли нейтрализм альтернативным объяснением приспособительной эволюции, противопоставляющим себя теории естественного отбора? Второй вопрос, никак не связанный с первым, состоит в том, является ли большинство происходящих эволюционных изменений приспособительными изменениями. Когда мы говорим об эволюции какой-либо молекулы из одной формы в другую, насколько вероятно то, что эта эволюция происходит благодаря естественному отбору, а не является результатом нейтральных изменений, обусловленных случайностью? По этому второму вопросу среди молекулярных генетиков бушуют жаркие дебаты, в которых одерживает верх попеременно то одна сторона, то другая. Но если мы сосредоточимся на адаптациях, то есть на первом вопросе, то весь этот спор покажется нам бурей в стакане. Для нас что есть нейтральная мутация, что нет ее, ведь она не видна ни нам, ни естественному отбору. Когда речь идет о ногах, руках, крыльях и глазах, то нейтральная мутация — это и не мутация вовсе! Если вернуться к нашей аналогии с рецептом, то вкус блюда не изменится от того, что некоторые слова в рецепте мутируют и станут написаны другим шрифтом. Для тех, кого интересует готовый продукт, это будет все тот же старый рецепт, как бы ни были напечатаны его слова — так, так или так. Молекулярные генетики напоминают педантичных наборщиков. Для них важно, как именно выглядят слова, из которых слагаются рецепты. А естественному отбору на это наплевать — как и нам, покуда мы говорим об эволюции адаптаций. Когда же речь идет о других аспектах эволюции — например, о ее скорости у разных групп организмов, — нейтральные мутации должны быть предметом самого пристального внимания.

Даже самый убежденный нейтралист без особых проблем согласится с тем, что за все адаптации отвечает естественный отбор. Все, что он хочет сказать, — это то, что эволюционные изменения по большей части адаптациями не являются. Тут он вполне может быть прав, хотя и не любой генетик с ним согласится. Наблюдая за этими дебатами со стороны, лично я болею за нейтралистов, поскольку, если они окажутся правы, это существенно упростит нам выяснение родства между организмами и оценку скорости эволюционных процессов. Обе противоборствующие стороны согласны с тем, что нейтральная эволюция не может вести к приспособительным усовершенствованиям по той простой причине, что нейтральная эволюция случайна по определению, а приспособительные усовершенствования по определению неслучайны. Нам в очередной раз не удается найти альтернативу дарвиновскому отбору там, где требуется объяснить то свойство живой природы, которое отличает ее от неживой, — а именно сложные адаптации.

Теперь перейдем еще к одному историческому сопернику теории Дарвина — “мутационизму”. Сегодня у нас это с трудом укладывается в голове, но в начале XX в., когда само явление мутации только получило свое название, оно рассматривалось не как необходимая составляющая дарвиновской эволюции, а как ее альтернатива! В генетике существовало целое направление, называвшееся мутационизмом, к которому принадлежали такие славные имена, как Гуго де Фриз с Уильямом Бейтсоном — одни из тех, кто первыми переоткрыл законы Менделя, Вильгельм Иогансен, изобретатель слова “ген”, и Томас Хант Морган — создатель хромосомной теории наследственности. Де Фриз был особенно впечатлен масштабностью тех изменений, которые могут производиться мутациями. Он и Иогансен полагали, что б'oльшая часть внутривидовой изменчивости не связана с генами. Все мутационисты придерживались того мнения, что отбор в лучшем случае выполняет в эволюции функцию незначительной прополки. Настоящей же созидательной силой считались мутации как таковые. Менделевская генетика была не тем фундаментальным основанием дарвинизма, каким она является в наши дни, а его антитезой.