Слепой. Метод Нострадамуса

Он отлично помнил, как все произошло. У него было задание, простое и ясное: убрать человека, который с некоторых пор почти в открытую, и притом небезуспешно, пытался заполучить единоличный контроль над такой мощной корпорацией, как российский Газпром. Это предоставляло неограниченные финансовые возможности, а вместе с ними, почти неизбежно, и огромное политическое влияние. Учитывая личность клиента и некоторые моменты его деловой и политической карьеры, оставшиеся без крайне неприятных последствий ввиду их полной недоказуемости, допустить этого было нельзя. Неизвестно, на каком уровне было принято решение о ликвидации – исполнителям подобные вещи знать не полагается, – но сделать это надлежало аккуратно, с соблюдением полной конфиденциальности.

Выследив господина депутата, он явился на дом к его любовнице, чтобы устроить там засаду. Никого не побеспокоив, отключил охранную сигнализацию. Без каких бы то ни было проблем отпер дверь заранее изготовленным дубликатом ключей. Никем не замеченный и, что самое смешное, почти на сто процентов уверенный, что дело уже, можно сказать, в шляпе, повернул ручку и потянул дверь на себя.

И услышал отчетливый, сухой щелчок сработавшего запала.

Вот, собственно, и все, что он помнил. Можно было предположить, что жизнь ему спасла железная дверь квартиры: она открывалась наружу и, выбитая мощным взрывом, припечатала его к стене, переломала бог знает, сколько костей, но приняла на себя основную массу осколков, которые в противном случае неизбежно превратили бы его в груду мясного фарша. В себя он пришел уже здесь, в этой палате, откуда только неделю спустя двое санитаров с фигурами борцов-тяжеловесов и с неестественно бесшумной походкой убрали реанимационную аппаратуру.

Лежа на спине, агент по кличке Слепой еще раз оглядел помещение.

Одноместная палата, небольшая, но очень светлая. Кремовые стены без намека на тоскливый больничный кафель, современная мебель – кровать, встроенный платяной шкаф, тумбочка, – идеально ровный белоснежный потолок – все было чистенькое, без единого пятнышка, без малейшей потертости, словно это помещение только что сдали в эксплуатацию. При этом пахло здесь не стройкой и даже не больницей, а чем-то приятным, смутно знакомым – кажется, ароматизированным моющим средством, вроде того, которым натирают полы в супермаркетах. Гладкий, матово лоснящийся, теплого светлого оттенка ламинированный пол, стерильно чистый, оборудованный по последнему слову техники санузел с душевой кабиной, приветливый, хотя и неразговорчивый персонал, великолепный уход – все это меньше всего напоминало тюрьму.

И, тем не менее, это была если не тюрьма, то нечто, весьма на нее похожее.

Наружная стена палаты, против которой стояла кровать, на высоте примерно двух с половиной метров загибалась вовнутрь под углом примерно в сорок пять градусов, образуя откос, в котором было прорезано продолговатое, горизонтальное, как амбразура дота, окно. Пациент, таким образом, даже стоя не мог видеть из этого окна ничего, кроме неба – то голубого, то серого, ненастного, то ночного, усеянного звездами. Разумеется, можно было придвинуть к окну стул или тумбочку и, взгромоздившись на эту подставку, попробовать увидеть больше. Но что-то подсказывало Глебу, что это будет напрасный труд: это место явно строилось очень неглупыми людьми, которые, надо полагать, постарались все предусмотреть.

Невозможно было угадать, из чего сделана входная дверь – гладкая, отделанная под дерево того же цвета, что и пол. Но всякий раз, когда она открывалась или закрывалась, Глеб слышал щелчок электрического замка, а дверное полотно поворачивалось на петлях с той плавной неторопливостью, которая свидетельствует о приличном весе. Эта дверь была несокрушима – по крайней мере для человека, не имеющего никаких инструментов и приспособлений, кроме собственных рук. Окно выглядело немногим лучше: его легкомысленная прозрачность, позволявшая видеть небо, не скрывала того простого факта, что оно представляло собой глухой тройной стеклопакет в прочной алюминиевой раме, которая была намертво вмурована в стену. Ни петель, ни ручек на этом окне не наблюдалось; окно предназначалось исключительно для освещения в дневное время, но никак не для вентиляции, и прочностью почти наверняка не намного уступало двери.