Слепой поводырь

— Спасибо, милая, что беспокоишься. Стало быть, не разлюбила ещё.

— Вот ещё выдумал — разлюбила… Мне за Климушку обидно, что наш квартирант обошёл его в сердечных делах. Анна — милая, воспитанная и добрая барышня…

— Все девки добрые, пока не венчаны, — перебил жену Пантелей Архипович.

— Да брось ты жаловаться! Она была бы хорошей невесткой. Внучат бы нарожала.

— Не пойдёт она за Ферапонта. Ни в жизнь. Такие попадьями не становятся. — Он махнул рукой. — Но не наше это дело. Пусть сын сам разбирается. Пора спать, Олюшка. Утро вечера мудренее.

…Когда первые лучи солнца затопили сад и проникли в комнату, Ферапонт обнаружил, что Клим исчез, оставив на столе записку: «Буду к 6 п.»

Глава 19 Совещание

Полицмейстер ждал Залевского, но тот не появлялся. Антон Антонович потянулся за сигарой, но потом решил повременить. Со вчерашнего вечера его мучил кашель. То ли Алафузовский табак не подходил, то ли вообще пора было бросать курить. «Легко сказать «бросать», — подумал Фиалковский, — с этой службой разве бросишь? Второго дня застрелился мировой судья первого участка. Самоубийство на лицо. Правая рука обожжена порохом, и правый висок тоже им обсыпан. Понятное дело, что уголовное дело возбуждать не хотят, но ведь предсмертной записки не нашли? А что если его усыпили, а потом вложили револьвер в руку и нажали на спусковой крючок? Почему нет?.. Но это не моё дело, а судебного следователя. Пусть у него мозжечок стреляет… Кстати, что-то Залевский часто жалуется на головную боль. В отпуск просится. А как без него? За участковыми приставами тоже глаз нужен… А тут ещё к губернатору с докладом через день ходить приходится. Газетёнка пакостная — «Северный Кавказ» — совсем обнаглела. Редактор статейку накропал издевательскую, что, мол, городская полиция не хуже музеума представления даёт публике: за неделю три убийства. Целипоткина отправили на тот свет 12 июля, доктора Вельдмана 16 числа порешили, а 19 июля на гильотине казнили репортёра Струдзюмова»… Ох, чую доиграется этот редактор-адвокатишка, что и его прихлопнут. Экая ладная новость бы была! И не жалко было бы борзописца вовсе, но лучше пусть бы его на следующей неделе сдушегубили, а не на этой». — Полицмейстер улыбнулся собственной шутке, и рука опять потянулась к сигарному ящику, но теперь он чиркнул спичкой и, закурив, признал: «Зря я на Алафузова взъелся. Табачок у него отменный. Ничем не хуже настоящей регалии».

В коридоре послышались шаги, и раздался стук в дверь.

— Войдите.

Появился помощник с уже знакомой коленкоровой папкой для доклада.

— Заждался я вас, Владимир Алексеевич. Вы уж располагайтесь. Если хотите, закуривайте. Не стесняйтесь. Вам я разрешаю.

— Благодарю, Ваше высокоблагородие. Покурил на ходу, пока шёл к вам.

— А вот это вы зря. Лёгким двойной вред.

— Торопился… Позвольте перейти к делу?

— Докладывайте.

— Вместе со Славиным я участвовал в обыске съёмной комнаты погибшего Струдзюмова. Он, оказывается, дневник вёл. Я прочёл его записи. Там полно всяких сентенций о Боге, дьяволе о людском горе. Исходя из них, получается, что он болел лепрой.

— Прокажённый что ли?

— Именно. Судя по упоминанию в дневниковых записях врача Целипоткина, газетчик у него и лечился. Я проверил журнал пациентов покойного доктора и нашёл в нём Аполлинария Сергеевича Струдзюмова, посещавшего медика за два дня до убийства. А вот был ли он у доктора двенадцатого июля или нет — неизвестно. Целипоткина убили в первой половине дня. Вполне вероятно, что посетителей он вносил по окончании приёма и двенадцатого июля просто не успел никого записать.

— Постойте, Владимир Алексеевич, выходит Целипоткин, зная, что в городе находится прокажённый, не сообщил об этом главному санитарному врачу?

— Получается так.

— Но этого не может быть! Доктору смолчать нельзя. И утаить такое невозможно. Потому что это должностное преступление. Лепра неизлечима! А если эпидемия? — возмутился полицеймейстер и от волнения заходил по кабинету. — Занедужили проказой — пожалуйте в лепрозорий. А не хотите — вас силком доставят. Таков порядок.

Фиалковский от волнения затянулся сигарой и закашлялся… Промокнув рот платком, справился:

— Вот скажите, богат был Струдзюмов или нет? Женат?

— Беден, как монах. Одинок. В комнате мыши и тараканы. Кофейник да треснутая спиртовка — вот и вся его обеспеченность. Одежда в шкафу поношенная, даже подкладка на сюртуке с латками. Про обувь я и не говорю.

— Вот! — указав перстом в потолок, воскликнул полицейский начальник. — А Целипоткин ни в чём себе не отказывал. Зачем ему идти на нарушение закона и портить себе карьеру из-за какого-то беспорточника? Я ни за что не поверю, чтобы умный и обеспеченный врач с устоявшейся практикой решился на такую бессмыслицу. Это же не просто чушь, это бараньи мысли с подливом!

— Ваше высокоблагородие, правильно ли я вас понял, что в смертоубийстве Целипоткина вы подозреваете Струдзюмова?