Слепой. Приказано выжить

Передвигаться на корточках было неудобно, и, пользуясь тем, что его никто не видит, генерал встал на четвереньки. Так, на четвереньках, он проследовал в кабинет, извлек из ящика письменного стола презентованный коллегами по случаю двадцатилетнего юбилея службы пистолет, откатил в не просматривающийся из окон угол кожаное «директорское» кресло на колесиках и устроился в нем, держа в одной руке заряженный ствол, а в другой — рацию, по которой, откровенно говоря, не чаял дождаться вызова.

Вызов, вопреки его ожиданиям, поступил. Охранник сообщил, что раз пять обошел дерево по кругу, как небезызвестный ученый кот, до рези в глазах всматриваясь в крону, но никого не обнаружил.

Слушая его изобилующий ненужными художественными подробностями доклад, Николай Фомич осторожно выставил голову из угла и посмотрел на дуб. Некоторое время он не видел ничего, кроме бронзовой от заката листвы и глубоких, почти черных теней, а потом там, среди ветвей, снова что-то блеснуло.

— Заберись на дерево и проверь, — поспешно отдернув голову, скомандовал он. Поймав себя на том, что говорит шепотом, словно засевший на дубе снайпер может его услышать, он добавил нормальным голосом: — Там что-то такое блестит.

— Так это, наверное, сорока, — предположил охранник. — Они вечно волокут к себе в гнездо блестящие предметы. Я читал, в сорочьих гнездах чего только ни находили, вплоть до золотых часов…

— Так полезай и найди, — сдерживаясь из последних сил, сказал этому остолопу Николай Фомич. — Глядишь, разбогатеешь. И учти: еще одно слово не по делу, и ты уволен к чертовой матери. На выходное пособие можешь не рассчитывать.

— Уже лезу, — поспешно произнес охранник и отключился.

Спустя двадцать минут, показавшиеся генералу вечностью, в дверь кабинета постучали. Прежде, чем ответить, Николай Фомич дослал в ствол пистолета патрон и навел оружие на дверь. Дверь распахнулась; появившийся на пороге охранник замер на месте, не сводя глаз с уставившегося ему в живот дула, а когда пистолет, наконец, опустился, осторожно, как по тонкому льду, шагнул в кабинет.

— Вот, — сказал он, протягивая что-то на открытой ладони. — Повезло сразу наткнуться, а то мог бы до утра с ветки на ветку, как белка, скакать.

Обнаруженный им предмет оказался дешевым карманным зеркальцем в круглой пластмассовой оправе ярко-розового цвета. Кто-то, не мудрствуя лукаво, раскаленным гвоздем или шилом прожег в оправе дырочку и продел в нее кусочек бечевки.

— Висело на ветке, — подтверждая догадку Николая Фомича, сообщил охранник. — Пошутил, наверное, кто-то.

— Сорока, — ядовито предположил Николай Фомич.

У него немного отлегло от сердца, но вот именно и только немного — процентов, этак, на двадцать, от силы двадцать пять. Версия о шутке, дружеском (да хоть бы и не очень) розыгрыше кого-то из коллег выглядела чертовски привлекательной, но верилось в нее с трудом. Записных юмористов в ближайшем окружении Николая Фомича не наблюдалось по той простой причине, что он привык брать эту роль на себя и не терпел конкуренции. К тому же шутка была мало того, что трудоемкая, так еще и рискованная. Разыгрывая подобным образом генерала МВД, шутник вряд ли мог рассчитывать на понимание со стороны жертвы розыгрыша. На такое мог бы отважиться только кто-то из вышестоящих, но в связи с недавней историей на Лубянке, когда в главном вестибюле обнаружили сумку с тридцатью килограммами тротила, вышестоящим, как и самому Николаю Фомичу, все еще было не до дурацких хохм.

Нет, подвешенное к дубовой ветке зеркальце не было шуткой, как не был шуткой и замеченный генералом «БМВ» с номерами от давно пущенного на лом мусоровоза. Если бы его всерьез намеревались убить, вместо зеркальца он увидел бы в дубовой кроне настоящий оптический прицел — разумеется, если бы вообще успел хоть что-нибудь увидеть. Но никакими шутками тут все равно не пахло; предупреждение — вот что это было такое.

Не надо, ох, не надо было распускать язык! Попытка слегка прощупать Политика вполне предсказуемо вылезла генералу боком. В тот раз Политик открытым текстом дал понять, что Николай Фомич слишком много на себя берет. Не будучи законченным недоумком, генерал внял доброму совету и притих, как мышь под веником, на время даже прекратив работу по сбору компромата на Пермякова. Но Политику, по всей видимости, этого показалось мало; возможно также, что сам Николай Фомич что-то недопонял и не учел чего-то, что имеет в глазах Политика важное, первостепенное значение. Но что бы это, черт его дери, могло быть?!

Способ это выяснить существовал только один. Генерал смутно догадывался, чего именно от него ждут: чтобы он валялся в ногах и лизал Политику ботинки, вымаливая прощение. Валяться и так далее ему было не привыкать, но сначала следовало принять необходимые меры на тот случай, если он ошибся, и зеркальце на дубе было попыткой проверить надежность его обороны.