Слепой против маньяка

И Бушлатов поймал себя на мысли, что ему не хочется возвращаться к себе. Куда приятнее было бы сейчас подсесть к охранникам, свободным от дежурства, и сыграть с ними пару партий в карты.

Но субординация требовала от него иного. – Ребята, если увидите что-нибудь подозрительное, обязательно сообщите мне, – распорядился он, с завистью глядя на молодого охранника, только что сорвавшего банк.

Мужчины в форме с ожесточением играли в незамысловатое «очко» – любимую игру зеков двадцатого века, наследованную ими от аристократов века девятнадцатого.

Всякое дело, даже поставленное с самого начала с превеликой основательностью, в конце концов постепенно мельчает, чувство опасности притупляется. Люди не очень верят, что с ними что-то может случиться.

Вот и сейчас играющие лишь изредка обращали внимание на экраны мониторов наружного слежения. Да чего туда пялиться? Фильмов не показывают, а если смотреть на пустынную улицу – обалдеешь окончательно.

Эдуард Ефимович прикрыл дверь и еще несколько раз прошелся по коридору.

«Хватит ли у меня сил довести программу до конца? Не кончится ли завод?» – усмехнулся он, вспоминая, как в детстве он заводил механическую курочку, и та исправно клевала воображаемое зерно. Эдика всегда забавляло, как курочка судорожно дергалась, когда кончался завод у этой механической игрушки.

А теперь Бушлатов вспоминал о ней применительно себе. Ему казалось: еще пара дней – и завод кончится него.

«Ох и оттянусь же я, когда папка ляжет на стол Президента! К черту все мысли о работе, к черту компьютер принтер! Я не могу уже видеть эти чудеса техники, ни для меня похуже испанского сапога или дыбы».

Но Бушлатов, конечно же, немного кривил душой. Он любил свою работу и не променял бы ее ни на какую другую. Он знал: пройдет неделя разгульной жизни, и то вновь потянет к уединению. Ему снова захочется заняться тайными кознями, еще раз ощутить свою власть над людьми, власть невидимую и поэтому неистребимую.

«А может, хватит? – подумал Бушлатов. – Другой накопал бы в десять раз меньше меня, и все равно Президент остался бы доволен. Я, наверное, болею той же болезнью, что и весь мир, запасший столько ядерного оружия, что можно несколько раз уничтожить все живое. А для того, чтобы расквитаться с политическими противниками, хватит и пары страничек из моего отчета, желательно тех, где проставлены номера заграничных счетов людей, выдающих себя за радетелей народного счастья».

Бушлатов прошелся по гулким лестницам и приоткрыл дверь в свой кабинет.

Ему не хотелось туда заходить, он точно знал, что не сможет сейчас продолжить работу, как бы ему этого ни хотелось. Сейчас куда приятнее подумать о женщинах, об отдыхе.

Бушлатов сел в кресло, легко оттолкнулся от ребра стола и откатился к стене. Прикрыл глаза, представляя себе яркое южное солнце, нагретый песок.

Стоит открыть глаза – и ты увидишь множество красивых женщин…

Бушлатов даже облизнулся от удовольствия. Подальше от всего этого бардака, от интриг, сплетен, подсиживаний! Подальше от дураков и мерзавцев, с которыми тебе приходится работать! Ты будешь вместе с людьми на пляже. Но если захочешь, закроешь глаза, и никто не станет тебя беспокоить глупыми вопросами, навязчивым общением, никто не потребует от тебя отчета.

«Все, – приказал себе Эдуард Ефимович, – это задание – и конец. Больше я не стану никому служить, во всяком случае, пока мне самому не захочется».

И тут у него мелькнула шальная мысль – позвонить Алле и попросить у нее прощения. Предложить…

«Нет, – остановил себя Бушлатов, – сперва предложу ей, а потом посмотрим, стоит ли просить извинения. Да-да, ее стоит взять с собой в поездку. Пусть эта работа хотя бы одному человеку в мире принесет счастье – Алле. Ну вот представь себе, – рассуждал Бушлатов, – окажись ты на месте этой девушки… – он засмеялся. – Все, Эдик, пора сворачиваться, если ты уже начинаешь скучать только из-за того, что ты не женщина».

Бушлатов понимал: у него приближается истерика из-за переутомления, и как всегда в таких случаях он знал, что надо делать.

«Вернись к достигнутым успехам, и ты вновь обретешь силу».

Он положил на стол папку, в которой хранились плоды его деятельности, и, любовно перекладывая листик за листиком, принялся их просматривать. Он знал наизусть содержание каждой страницы, но одно дело, когда все это хранится в памяти, а другое дело – когда приобретает вещественную форму и начинает жить независимой от тебя жизнью.

* * *

Глеб Сиверов распорядился, чтобы его никто не беспокоил до семи вечера.

Полковник Студинский, недовольно скривив лицо, выслушал его, но не нашел, что возразить. В общем-то распоряжение выглядело убедительным. Нужно отдохнуть перед делом, а у кого какие привычки – это уже не должно волновать сотрудника ФСБ, привыкшего совать нос в чужие дела.