Слепой. Танковая атака

Народу собралось неожиданно много, человек сто или даже чуточку больше. Некоторые бабы плакали, сморкаясь в платки и утирая ими же слезы – не столько по покойнику, на которого при жизни недоверчиво, с подозрением косились, сколько по привычке и из страха перед участью, которая никого не минует. Краснорожие с похмелья мужики, подставив дождю ничем не прикрытые плеши и космы, мрачно курили, время от времени обмениваясь какими-то короткими замечаниями. На большом, как заведено в деревне, приусадебном участке мокли под дождем выстроенные в два ряда, окрашенные в защитный цвет макеты – пушки, броневики, пулеметы; в открытых настежь воротах превращенного в мастерскую сарая виднелись очертания почти законченного полкового миномета, над которым в последнее время работал покойный Павел Трофимович Ерошкин. Лениво и бесцельно перемешивающаяся, как густое варево в поставленном на медленный огонь котле, толпа постепенно оттеснила Самарцева и Зернова к самой калитке, что вела со двора на превращенный в музей под открытым небом участок. Чтобы аборигены окончательно не оттоптали ноги своими грязными сапожищами, оперативники прошли через калитку и стали наблюдать за происходящим поверх низкого штакетника.

Капли дождя одна за другой срывались с дульного среза стоящей рядом полевой гаубицы, почти неотличимо похожей на настоящую. Это зрелище неожиданно вызвало из небытия строчку из старой, навсегда, казалось бы, забытой песни, и капитан Зернов пробормотал вполголоса:

– Дождик капал на рыла и на дула наганов…

– Во-во, – поддакнул капитан Самарцев, – в точности так. Черт, до чего же неудачно вышло! Сколько нам тут теперь торчать?

– Да успеете, – негромко произнес неожиданно обнаружившийся рядом участковый Лузгин. – Куда он денется? Не станете же вы при всем честном народе ерундой заниматься. Того и гляди, бока намнут, не посмотрят, что вы при исполнении. Зайдете в дом, обсохнете, помянете Трофимыча – хороший он был мужик, хоть и с чудинкой. А потом берите свои образцы, сколь душа пожелает. Только, если по уму, бросили бы вы, мужики, это дело. Только время зря теряете.

– Это не нам – начальству решать, – не повернув головы, ответил Самарцев. – Не знаю, как у вас, а у нас так. Дело не закрыто, в нем открылись новые обстоятельства, обстоятельства необходимо изучить… Короче, все как обычно. Ты предсмертное письмо этого Лялькина читал?

– Читал, – сказал участковый. – Не знаю, как там насчет него самого, а насчет Трофимыча – бред собачий, вранье чистой воды. Помню я этого учителя, по весне, действительно, с детишками приезжал, но с тех пор он и носа сюда не показывал. Общались они, как же…

– Взрывчатку в доме учителя нашли? – сказал Самарцев. – Нашли. Гвозди нашли? Нашли. Как минимум, половина из того, что он написал, подтверждена вещественными доказательствами. Это прямые улики, майор. И не мне тебя учить, что они означают. А если в стволе этого его танка обнаружатся следы порохового нагара…

– А если не обнаружатся? – перебил Лузгин.

– Тогда следствие придет к выводу, что их тщательно удалили, – вставил мрачную реплику в их разговор капитан Зернов.

– То-то и оно-то, – вздохнул участковый. – Вот я и говорю: чего время зря теряете?

Стоявшие на крыльце люди зашевелились, начали пятиться; из открытых дверей, как паста из тюбика, стала задом наперед выдавливаться толпа, над головами которой возник, приближаясь, надтреснутый тенорок отца Дмитрия, речитативом читающего заупокойную молитву. Батюшка не замедлил последовать за своим голосом – умолкнув, вышел из дома, перекрестился, спустился с крыльца и стал в сторонке, лицом к двери, размеренно помахивая дымящимся кадилом.

Четверо мужиков, теснясь и пригибаясь в дверном проеме, вынесли гроб. Дождь неожиданно стих, словно затем, чтобы покойнику не пришлось проделать последний путь в преждевременно закрытом гробу. Шурша сапогами по мокрой траве и расплескивая мелкие лужи, мужики вынесли гроб на улицу и, поднатужившись, не шибко изящно, но сравнительно аккуратно водрузили на корму поджидающего за воротами «тигра», прямо поверх жалюзи моторного отсека. Они еще некоторое время возились там, брякая какими-то железками и приглушенно матерясь – видимо, принимали меры к тому, чтобы во время движения гроб с покойником не соскользнул с плохо приспособленной для перевозки таких грузов металлической поверхности в грязь.