Слепой. Тропою белого дьявола

Рыбак причалил к берегу далеко от моста, где уже почти закончились ремонтные и поисково-спасательные работы. В этом месте река почти вплотную подходила к окраине поселка, обнимая его плавной серо-стальной петлей. На песке плоскими днищами кверху лежали вытащенные на зиму из воды лодки. Вид этих дырявых лоханей вызывал из глубин памяти детский стишок о трех мудрецах, которые «в одном тазу пустились по морю в грозу». На покрытом растрескавшейся, облупившейся смолой днище одной из лодок, широко расставив ноги в камуфляжных штанах и стоптанных рабочих ботинках, сидел и мрачно курил сигарету без фильтра какой-то плечистый молодой человек в потертой кожаной куртке, с рыжими, как шляпка подосиновика, волосами и широкой, веснушчатой физиономией. Тяжелые, грубо вылепленные черты и в особенности выражение этого иссиня-бледного, как у всех по-настоящему рыжих людей, лица не свидетельствовали об избытке интеллекта; мутно-зеленые, болотного оттенка глаза смотрели на рыбака из-под медных ресниц безо всякого выражения, как будто тот являлся неодушевленным, привычным и успевшим порядком надоесть предметом.

Николай Ежов с некоторых пор повадился приходить на берег и подолгу сидеть у воды в тайной, не вполне осознаваемой надежде выловить из реки еще что-нибудь этакое, полезное. Маманя, Мария Семеновна, предательски подрубила Колькин бизнес прямо на корню; признав маманину правоту, он тем не менее никак не мог справиться с разочарованием. Целый день, с раннего утра и до позднего вечера, когда вернулся домой и обнаружил пропажу драгоценного тючка с наркотиком, Колька чувствовал себя настоящим олигархом, и теперь он никак не мог отделаться от ощущения, что его ограбили.

Ежов и впрямь не до конца понимал, с какой целью часами торчит на берегу. После разговора с маманей по поводу пропавшего тючка он имел продолжительную беседу с Ковалевым. Участковый, хоть и дурак, понимал в таких делах как-нибудь побольше Кольки и сумел толково и убедительно разъяснить ему, какими могли быть последствия. Однако на берег Николай ходил по-прежнему и дважды действительно нашел кое-что: черную, сильно поношенную железнодорожную фуражку с гербом и узел с какими-то пестрыми тряпками – платьями и платками. Больше река подарков не делала, и теперь, куря предпоследнюю в пачке сигарету и сплевывая на песок горькую табачную слюну, Ежов горестно размышлял над старым как мир вопросом: почему одним все, а другим ничего?

За этим занятием его и застал причаливший к берегу рыбак, который, привязав свою «казанку» веревкой к ивовому пеньку, увязая в песке и хлопая отворотами сапог, приблизился к Николаю и вежливо приподнял в знак приветствия свою потрепанную, с обвисшими полями, рыбацкую шляпу. Волосы у него были густые, с сильной проседью, кожа – смуглая, неожиданно свежая, гладкая, как у юноши, глаза темно-карие, умные и с хитрецой, а нос тонкий, с заметной горбинкой. Черные усы были пышные, как у маршала Буденного, а на переносице поблескивали очки в тонкой золотой оправе.

– Добрый день, – поздоровался рыбак. – Вы местный?

– Допустим, – не слишком любезно ответил Ежов.

Встречного вопроса он не задал, поскольку смуглая кожа и акцент рыбака говорили сами за себя: он не только не являлся уроженцем Колькиного родного поселка, но и навряд ли имел российское подданство. «Понаехали, – подумал Николай, мрачно косясь на тяжелый кукан в руке рыбака, – всю рыбу из речки повытаскали…»

– Я тут проплывал мимо моста, – сказал рыбак. – Что это у вас такое случилось?

Николай Ежов выронил окурок, который уже давно жег ему губы, а теперь обжег и пальцы, придавил его, гаденыша, подошвой и выразительно посмотрел на рыбака. Тот, хоть и нерусский, оказался понятлив и сразу же протянул ему открытую пачку.

– Ишь ты, «Мальборо», – выковыряв из пачки сразу две сигареты, проворчал Ежов и в качестве ответной да к тому же не слишком обременительной любезности принялся рассказывать, что тут у них произошло.