Слепой. Волчанский крест

Зато Захар с Горкой видывали и не такое и ни капельки не удивились. Ведь там, внутри, находился не кто-нибудь, а Сохатый. Что ему какая-то витрина, пусть себе двойная и сделанная из закаленного стекла? Однажды Сохатого по пьяному делу занесло на строительство коровника, который возводили заезжие шабашники, и бригадир этих самых шабашников что-то не то ему сказал – обидное что-то и даже, наверное, оскорбительное, потому что Сохатый, хоть и был, как все по-настоящему сильные люди, миролюбив и добродушен, взял и закатал этому типу хорошую плюху – без затей, в грудину, чтоб, чего доброго, не убить. Так вот, получив от Сохатого эту «благодарность с занесением в грудную клетку», шабашник своей широкой спиной проломил не какую-то там витрину, а кирпичную перегородку. Грудную кость Сохатый ему сломал кулаком, а ребра, четыре штуки, не выдержали, когда бедолага стенку таранил. Сюда же и сотрясение мозга – шутка ли, такая куча кирпичей и все по башке!

Ничего этого Захар с Горкой таксисту, ясное дело, рассказывать не стали – не до того им было, время поджимало. Сохатый влип в историю, и теперь этого дурака надо было выручать. То есть не выручать, конечно, – на хрен он, бык безмозглый, кому сдался? – а. как бы это сказать.

Ну, словом, действовать им сейчас надлежало по обстоятельствам и так, чтобы Сохатый никому ничего не сказал. Повезет дураку уцелеть – пусть живет, а не повезет – ну кто ему, спрашивается, виноват?

Шлепая по лужам, они перебежали улицу (Горка при этом чуть не попал под машину) и оказались аккурат около бандитского джипа. За спиной взревел двигатель и дико взвизгнули покрышки сорвавшейся с места машины – таксист, которому велено было ждать, плюнул, сволочь такая, на деньги и унес ноги. В Волчанке ему бы за это башку открутили, чтоб другим неповадно было. Да и здесь, в Москве, у него еще оставались вполне реальные шансы получить урок хороших манер, потому что номер его машины Захар Макарьев запомнил очень даже хорошо. Дайте только из этой заварухи выбраться, а там поглядим.

Из магазина сквозь выбитую к чертям витрину доносились вопли, грохот и звон бьющегося стекла. Быком ревел Сохатый; что-то трещало, и было не разобрать, мебель это ломается или чьи-нибудь кости.

Водитель джипа не усидел за баранкой и открыл дверь, явно намереваясь принять участие в увеселении. Он успел осторожно спустить с хромированной подножки левую ногу в начищенном до блеска тупоносом ботинке, и тут Горка, пробегая мимо, задержался на какую-то долю секунды и коротко взмахнул рукой. Тускло блеснуло широкое, отточенное до бритвенной остроты самодельное лезвие, раздался противный чмокающий звук – и водитель, сжимая будто вмиг одевшимися в блестящие красные перчатки ладонями перерезанное горло, запрокинулся назад и мешком съехал с сиденья в снежное месиво, которое прямо на глазах начало превращаться из серо-коричневого в красно-бурое.

Захар на бегу заглянул в лицо братишечки, что валялся на тротуаре, припорошенный сверху осколками витрины. Этому парню повезло меньше, чем бригадиру шабашников, – Сохатый с ним не церемонился и бил, что называется, на поражение. От этого удара физиономия бедняги вдавилась внутрь и расплющилась, как донышко алюминиевой миски, по которому хватили кувалдой. Из кровавой каши двумя неподвижными стеклянными шариками смотрели широко открытые глаза. Они не мигали, да и без того было ясно, что лежащий на тротуаре человек мертв, как кочерга.

Захар перешагнул через труп, и в это время где-то внутри магазина звонко бахнул выстрел. На улице кто-то завизжал, и зеваки, которые уже начали кучковаться вокруг, брызнули в разные стороны, как воробьи.

– Ну, семь-восемь! – азартно воскликнул Горка, широким жестом отбрасывая в сторону свой пакет.

Пакет бесшумно опустился в лужу – пустой, ненужный, – и Горка, зачем-то отпихнув Захара, первым ворвался в магазин прямо через выбитую витрину, на ходу передергивая затвор обреза. Обрез у него был знатный, от мосинской трехлинейки; с этим самым обрезом еще Горкин прадед, Евграф Ульянов, земля ему пухом, охотился на комиссаров, присланных в Волчанку его однофамильцем, Владимиром Ульяновым-Лениным.

– Молись, суки столичные! – во всю глотку радостно завопил Горка и пальнул из обреза.

Такой он был, Горка. Хлебом его не корми, а дай кому-нибудь мозги вышибить. Очень он это дело любил и, когда подворачивался случай, про все на свете забывал, даже про собственную шкуру.

Захару, конечно, тоже случалось руки замарать, и не раз, однако головы он от запаха крови не терял. И сейчас, ныряя в оставленное Горкой облако порохового дыма с «тэтэшником» в руке и с холодной жабой под ложечкой, Захар Макарьев уже понимал, что дело дрянь и что обещанного царского вознаграждения им с Горкой скорее всего не видать как своих ушей.

Глава 2

– Господи, Федор Филиппович! – воскликнул Глеб Сиверов с немного театральным отчаянием. – И вы туда же!

– А кто еще? – заинтересованно спросил генерал Потапчук.

– Да все кому не лень, – безнадежно махнув рукой, ответил Сиверов. – Телевидение. Газеты. Радио. Тетки какие-то в метро.