Слепцы

– Вот и я так думаю. А ждать нам нельзя: теплом тянет, со дня на день лед в порту Базара может потаять. За кораблями не погоняешься. Так?

– Так, – вынужден был согласиться Враль. – Но на обратном пути…

– На обратном пути, – сказал Рык, снова поворачиваясь к пленнику. – Кто вам приказывал?

– Я же говорил уже – Кулак про то знал. Он уходил куда-то, а потом возвращался и говорил – по коням. Кулак знал, – Хвост говорил, словно извиняясь, что не может всего рассказать.

Он понимал, что так или эдак, а из рощицы он не уйдет, тут останется. Но вот последний его миг зависел от настроения этого угрюмого ватажника в полушубке, забрызганном кровью.

– Не вспомнишь?

– Так и вспоминать нечего…

Рык чуть наклонил голову, словно прикидывая, примеряясь, – так обычно примеряются лесорубы, перед первым ударом топора по дереву. Так же вот когда-то смотрел на дерево, которое собирался срубить, и отец Хвоста. И почему-то Хвосту вдруг вспомнилось, как приносил он отцу на вырубку еду, как наблюдал с восторгом и благоговением за падающими с грохотом и хрустом соснами, как вдыхал смоляной запах и мечтал по детской глупости вот также валить деревья.

Вспомнил он и о том, какие громадные сосны росли возле их села – высотой до неба, неохватные, и о том, каким сказочным витязем, повергающим наземь великанов, выглядел отец.

Больше никогда в жизни не видел Хвост таких сосен. И умрет сейчас привязанным к чахлому дереву, ствол которого легко можно обхватить руками, даже скрученными за спиной.

Рука Рыка легла на рукоять кинжала.

– Постой, постой, – всполошился Хвост. – Вспомнил я. Вспомнил. Я ведь в шайку Кулака не просто так попал, меня ж в порту схватили. И сам Старый Крыс со мной разговоры вел, спрашивал про все. Старый Крыс знает, для кого нанял меня и других. Должен знать.

– Кто такой?

– Его в Порту все знают. А в городе все слышали о нем. Он места среди нищих определяет, решает, кому можно побираться, кому нет. И где. У него пальцев на левой руке нету, но в правой – силища неимоверная. Одной рукой горло здоровенному рыбаку раздавил. Даже хребет лопнул, я сам видел, – Хвост заискивающе улыбнулся, глядя в глаза Рыка. – Вы его поспрашивайте, только добраться до него непросто.

– Старый Крыс, – медленно, вслушиваясь в каждый звук, повторил Рык. – Хорошо.

Рык оглянулся на ватажников, поправил на голове шапку:

– Выезжаем.

Сани выползли из рощицы на тракт. Хвост и Рык остались одни.

Рык медленно вытащил нож, тронул острие пальцем.

Хвост, не отрываясь, смотрел на лезвие.

В живот? Или в сердце?

Если недоволен ватажник, то умирать с раной в брюхе придется долго.

– Я больше ничего не знаю, – извинился Хвост. – Все сказал…

– Я тебе верю, – Рык подошел к Хвосту, наклонился к его уху. – Не нужно было тебе из сотни своей бежать.

– Дурак, что из дому ушел, – возразил Хвост. – Дурак…

Его тело дернулось и обвисло на веревках. Рык хотел вытереть лезвие ножа об одежду убитого, но передумал, сунул несколько раз в снег и вытер об полу своего полушубка.

Сбежал к тракту, пробежал мимо обоза, вскочил на передние сани.

– Я не хотел, – сказал Хорек Деду, когда рощица скрылась из виду. – Я не знал…

– Не знал, – согласился Дед. – И кто бы знал? Мужики это тоже понимают, не сомневайся.

– А Дылда?

– Что Дылда? Дурак он, твой Дылда. Позлится и остынет, – Дед держал вожжи левой рукой – берег правую, – постанывал, когда сани дергались. – Заживет рана – он и успокоится.

– А скоро? У него вся одежда в крови, в рукаве здоровенная дырища…

– А это как на роду написано. Если Кривой все сделал правильно, если в рану не попало чего-нибудь этакое… Если наемнички оружие дрянью какой не мазали…

– Ядом?

– Зачем ядом? Дерьмом. Можно конским или даже своим. Верная смерть, имей в виду.

Хорек кивнул.

– У тебя-то рука болит? – спросил Дед.

– Болит, – признался Хорек. – Я… Мне показалось…

– Показалось… В такую бурю что угодно показаться может, – Дед оглянулся на Хорька через плечо. – Видел кого-то?

– Показалось…

– Кого видел?

– Сотника. Показалось, что он нас догнал, напасть хотел. Только мертвый…

– Мертвый… Раньше так и было. Старики рассказывали – было. Нельзя было просто так убить человека. Да и животину – тоже нельзя. Нужно было прощения просить. Откупаться…

Хорек глянул на свою перевязанную ладонь и спрятал ее за пазуху.

– Раньше и мертвяки оживали, и всякая нечисть шастала. И в лесах, и в городах, и в селах… Куда ни плюнь. Мне дед рассказывал, а ему его дед, а тому – его, – Дед махнул левой рукой, дернул повод, и лошадь недовольно оглянулась, – что в лес тогда не ходили поодиночке, опасались. А если нужно было за дровами или на охоту, то все по правилам делали: просили разрешения, лишнего не брали, потом благодарили, платили чем положено… А чтоб соседа своего убить или кого другого жизни лишить – такого и в помине не было. Если на тебе кровь была, то те… другие… могли унюхать, выследить и убить, а то и замучить. А если сами не узнавали, то обиженный покойник, который обманом убит или не похоронен, шел сам к ним, жаловался…

– Только обиженный?