Слепые идут в Ад

– Теперь твоя очередь. – продолжал проводник. – Ты думал, что уйдешь, сможешь уползти отсюда? Но хаоны сделали бедного Тохто стражем.

Он взмахнул своими отвратительными крыльями.

– И когда я выем твой мозг и высосу глаза…

Я неловко вытащил из-за пояса пурбу – прощальный подарок Эйба – и из последних сил швырнул его в Тохто. Кинжал просвистел в воздухе, видение исчезло.

К ночи холод усилился, по земле замела поземка, и я почувствовал, что зуб не попадает у меня на зуб. Идти было бессмысленно. Кругом вставала непроглядная пелена. Я совершенно выбился из сил и, наконец, повалился в снег, сам не зная, где нахожусь.

С каждой минутой меня все сильнее засыпало снегом. Я вдруг ощутил всю глубину своей усталости, потом мне сделалось почти тепло, и я понял, что не могу бороться со сном. Я увидел горный перевал сверху и свою скорчившуюся полу заметенную фигуру, темневшую на матово-белом снегу. Мне было не жалко бросить ее здесь, но что-то удерживало меня при ней. И это что-то было решением большого совета, собравшегося в полукруглой зале с потолком цвета золотого неба. Решение еще не было принято и, хотя все казалось ясным, кто-то противился его принятию.

Я увидел Шлиссенджера в сияющих царственных одеждах. Он был моложе, и в тоже время старше, чем я его знал. Все морщины на его лице разгладились, оно приобрело выражение спокойной властности и силы. Толстый золотой обруч охватывал его уложенные крупными кольцами волосы, правая рука сжимала рукоятку висевшего на поясе меча. Я понял, что он крылат, как и все в зале.

– Я прошу не о многом. – его голос звучал спокойно, но мне почему-то показалось, что он еле одерживает себя.

– Но ему пора. – возразили сразу несколько голосов.

– Опять ты противопоставляешь свое желание воле всех!

– Ты только вернулся, а уже возражаешь!

– Не забывай, многие были против тебя.

– Хочу напомнить высокому совету, – Шлиссенджер склонил голову, – что я еще не получил награды за сделанное. Пусть моей наградой будет его жизнь.

По залу пронесся ропот возмущения.

– Ты требуешь награды за исправление собственной ошибки!

– Разве возвращение в наш круг не награда?

– Вы забываете, что я ушел по собственной воле, – усмехнулся Эйб, – и волен был прийти. Этот человек помог мне сделать то, что я сделал. Если кто-то из вас, элогимы, способен повторить подобное, пусть встанет. Я хочу посмотреть.

В зале повисла тишина.

– Глупец!

От звука этого голоса все вздрогнули и преклонили колени. Вместо купола над залом возникло ослепительное сияние, нестерпимое для моих глаз.

– Дело, которое ты сделал, уже само по себе великая награда.

– Ему еще рано уходить! – взмолился Шлиссенджер. – И не потому что он молод, а потому что иметь на одного порядочного человека больше в том мире выгоднее нам самим. Его душа едва протерла глаза, а они, – Эйб обвел рукой собрание, – уже готовы призвать ее сюда. Зачем? Я же не прошу за друга моего Исаака, ему было пора, он достаточно окреп для здешних битв.

– Хорошо. Сделай так, как хочешь. – голос стал суров. Шлиссенджер стоял, склонив голову и не смея поднять глаз.

– Встань. И знай, что ничему на свете я не рад сегодня так сильно, как твоему возвращению.

Зал потонул в бесконечном сиянии. Больше я ничего не видел и не слышал.

Эпилог

Я очнулся от того, что меня тянули чьи-то руки. До моего слуха доносились гортанные голоса и позвякивание колокольчиков. Когда я открыл глаза, то увидел несколько тибетцев, разрывших снег, чтобы вытащить мое почти окоченевшее тело. Это были монахи-ламы, двигавшиеся с караваном паломников из Джигадзе в Лхасу. Они подобрали меня и доставили в буддийский монастырь, где я провалялся не меньше месяца, исцеляемый разного рода сомнительными средствами.

Когда я вместе с попутным караваном торговцев достиг тибетской столицы и заявился в резиденцию английской делегации при дворе далай-ламы (единственной европейской дипломатической миссии, находившейся тогда в Лхасе), на меня посмотрели как на выходца с того света. Экспедицию считали давно погибшей, что впрочем не противоречило истине, а мой сбивчивый рассказ о подземных ходах и проводнике, сожравшем лорда Карригана, воспринимались не иначе как бред повредившегося в уме от голода и страха человека, который столько времени один проскитался в горах. К тому же, показывая на карте глухой горный район, где, по моим понятиям, пропала основная часть моих спутников, я не мог толком объяснить, почему самого меня паломники нашли за много километров от него, в сравнительно "обжитой" части Тибета. Боюсь, что это навсегда останется загадкой.