Слеза чемпионки

Нас разместили по трем спальням. Мы с Миньковским спали буквально под пальмами. Сашке тоже досталась своя комната. Алену отвели в комнату для девочек, дочек Кэрол, где она остолбенела, увидев кровать, на которой лежало восемнадцать подушек, я посчитала, не поленилась. Длинненькие, коротенькие, большие, кругленькие. Когда я утром пришла посадить ее на горшочек, то среди этих подушек я ее не могла найти. У меня первая реакция — ужас! Я кралась на цыпочках, чтобы никого не разбудить, все подушки перерыла — Алены нет! Зашла к Сашке посмотрела, Сашка спит. Иду к Миньковскому, бужу его: «Леня, Аленка пропала». И тут мы слышим. Аленка у нас всегда щебетала, она все время поет, и этим очень мою маму напоминает. Мы с ним выскочили наружу. Идет нам навстречу ребенок посреди всего этого рая. Идет — мы только-только из Советского Союза приехали — в ночной байковой рубашечке и поет. Она, естественно, проснулась раньше всех, нашла, где кухня. Ей там прислуга приготовила оладушки. И теперь она разгуливает по всему дому.

Моя перестройка

Нелегко мне пришлось поначалу в Америке, очень нелегко. Я впервые пришла в Центр и вижу, как Робин Казинс, олимпийский чемпион, работает с шестидесятилетним человеком и учит его сгибать коленки, чтобы он не сильно падал на льду. Тем же занят и великий Карло Фасси. Нам, советским специалистам, такое «падение» непонятно. «Вот я, тренер, воспитавший олимпийского чемпиона», — и сразу начинается снобизм. Мол, я только на этом уровне работаю. В Америке любой тренер, неважно, сколько у него чемпионов, имеет часы, когда он работает с начинающими. Может быть, знаний у них меньше, чем у наших, но профессионализм настоящий. Я в течение дня переходила от начинающего к пожилому, если не сказать старому человеку, от профессионалов, которые идут на мировые чемпионские звания, к тем, кому по природе противопоказано на лед вставать. Причем с каждым надо найти общий язык.

Изначально, когда я только стала тренером, я так любила фигурное катание, что эта любовь меня подстегивала, заставляла агрессивно действовать, чтобы идти на результат. Я пыталась и своим ребятам на катке передать те же ощущения. В Америке, как ни странно, мне подобное оказалось делать легче, чем дома. Только надо было сразу понимать: есть ли у этого ребенка способности, а у его родителей амбиции и понимание, что сын или дочь в состоянии подняться очень высоко? Если есть, значит, я с ним работаю. У большинства таких амбиций, чтобы страдать, но идти на первое место, нет, почти у всех родителей одна задача — чтобы ребенок проводил время среди нормальных детей и физически развивался. Но это не важно — я и с ним работаю.

Они у меня берут уроки, они за это мне платят. Сначала меня мало что волновало. Потом, когда мы постепенно, но вросли в их жизнь, многое поменялось. Нам говорят: в Америке нет элиты. Неправда, в Америке четко ранжированное общество. Другой вопрос, что чем выше они стоят, тем сложнее к ним попасть, они к себе не подпускают. Они не будут, как наши на пляже, тут же рассказывать про всю свою жизнь. Мы же сокровенные мысли первому встречному рассказываем, поэтому и бьют нас больнее. В этом плане мы, если можно так сказать, нечистоплотное общество. А они, чтобы не создавать таких ситуаций, не посвящают никого в свои секреты, не дают лишней информации, которая в какой-то момент может быть использована против них. Они живут с установкой, что углублять отношения не имеет смысла. Мы иные: мы или любим взахлеб, или деремся до крови. Никакой золотой середины. А там главенствует одно: прагматизм и компромисс — и все нормально. Со временем я вошла в более близкие отношения и с учениками, и с их родителями. У меня в итоге собралось много учеников, и я прекрасно знала, с кем как надо работать.