Слеза чемпионки

Позже он с утяжелением на ногах катался на тренировках. А сейчас я вспоминаю тот месяц, который у нас по плану считался отдыхом. Замечу, что у Зайцева предыдущая партнерша была на десять килограммов легче, чем я. Он катался с совсем маленькой девочкой, да еще и худенькой. Его масса не соответствовала моей. Мне полагалось сгонять вес на фоне не просто сотрясения, а ушиба мозга. Ситуация получилась непростая.

Семьдесят второй год. Мы работали как безумные. Зайцеву я вообще слова не давала, даже рта раскрыть. Он начинал что-то: д-д-д… говорить. Он меня стеснялся, нервничал и, естественно, заикался. Я ему: все понятно, проехали. Мы вернулись в Москву, начались упражнения с утяжелением, отягощением, специальные программы.

Но перескочу ненадолго в семьдесят третий год, в Братиславу, которая мне далась кровью. На следующий день, перед произвольной программой, я Жуку сказала: ближе, чем на пять метров, ко мне не подходите. Я чувствовала, что от него идет какая-то энергия, которая меня раздражает. Я очень вежливо, но твердо попросила ко мне не подходить.

Я с ним всегда была на вы, и только по имени-отчеству — Станислав Алексеевич, и никак иначе. Он, видно, понял, что я на пределе, и перестал меня дергать. Может, мы с ним предчувствовали: вот-вот что-то должно случиться, — не знаю. Когда мы уже спустились с пьедестала почета, Жук мне сказал: ну что теперь с тобой делать, как тобой руководить, как тренировать? Я, наверное, уже и сама не понимала — как? Чем сильнее я становилась, тем больше отдалялась от него. Сильнее не только физически, как спортсменка, а все больше и больше приобретались знания, приходило знание дела, которым ты занимаешься. Да что скрывать, и победы меня поднимали, — может быть, я действительно взлетала куда-то. Но какой он смысл в сказанные мне слова вкладывал? Мне показалось, что он не очень-то разделяет со мной радость победы. Может быть, он действительно думал, что я становлюсь все более независимой и нам дальше будет тяжелее работать. Так, впрочем, и оказалось.

Началась осень семьдесят второго — года, когда мы встали в пару с Зайцевым; точнее, был самый конец лета, под Москвой горели торфяники. Мы сидели на сборах в военном пансионате на Клязьме. На какие только ухищрения на этих сборах Жук ни шел. У него появилась пара Надя Горшкова — Евгений Шеваловский, занималась молодая Лена Водорезова, росла перспективная пара Сережа Шахрай с Мариной Черкасовой. Но они только-только у него начинали, с ними еще работал их тренер, ставший ассистентом у Жука.

Жук нас все время проверял. Чем больше проверял, халтурим мы или нет, тем больше я училась сопротивляться. Например, он нам давал задание добежать «до бревен», а потом спрашивал: а сколько там бревен было? Он не ленился, заранее сам их считал, а чаще всего просил каких-то людей, обычных отдыхающих, чтобы они посмотрели, как мы выполняем его задание. В нем жило полнейшее недоверие ко всем. Он пытался меня ловить и раньше, когда я еще с Улановым каталась. Он понимал, что все равно я должна, нет, не халтурить, но в чем-то себя щадить, поскольку порой (чаще всего это случалось после его запоев) задания у Жука были, мягко говоря, необъяснимые. Я же всегда от него требовала разложить по полочкам: зачем, для чего, — а тут никаких вопросов: делай, и все тут. К такому я не привыкла.

Мы с Зайцевым нередко самостоятельно проводили тренировки, я его уже сама учила. И тут случилась такая история. На очень короткое время (я тогда еще с Улановым каталась) к нам приехал хореограф, проработавший несколько недель, ну может пару месяцев. Он однажды присутствовал на тренировке по поддержкам (а делали мы их на полу) и сказал, что Жук неправильно нас учит. Я изумилась: как это неправильно? Он объясняет: дело в том, что Жук учит тому, что сам может сделать при его коротких руках и короткой шее. А у Уланова и руки длинные, и шея длинная. Поэтому техника подъема должна быть чуть-чуть другая. Хореограф исходил из своих балетных знаний, и все это сказал, не напирая, поэтому я не обратила внимание на его слова. Но когда мы стали тренироваться с Зайцевым, я их вспомнила. Поэтому то, чего требовал от нас Жук в поддержках, мы чуть-чуть меняли. Потом он у меня спрашивал: откуда ты это взяла? А у нас с Зайцевым получилась несколько другая техника подъема, чем у остальных пар Жука.

Он, конечно, все замечал, и отмечал, что мы все больше и больше вместе — и без него. Может быть, именно тогда стало сказываться, что он и ко мне не очень ровно дышал. Татьяна Анатольевна всегда говорила: главное не влюбляться в своих учеников. И все равно она регулярно в каждого из них влюбляется. Вот Жук точно так же. Я думаю, что это удел любого тренера. Невозможно равнодушно на таком уровне работать и приходить каждое утро к ученице или ученику, которого ты выпестовал, как к неодушевленному станку. Не знаю, какой еще пример привести. Впрочем, то же самое происходит и у любого западного тренера.