Слеза чемпионки

Я думаю, и Писееву было выгодно его держать все время в таком состоянии, поскольку тогда он мог им управлять. В ситуации, когда Жук занят и горит делом, он не был управляемым. А когда на него набрали уже энное количество компромата, когда можно человека сделать невыездным, когда его можно не брать в команду, он поневоле у тебя в руках. Ведь дело в том, что пока я тренировалась у Жука, мало кто знал, что он пьет. Мы никогда и нигде это не обсуждали. И Писеев многое тогда покрывал: и клуб, и Жука покрывал, хотя уже возникали такие проблемы, которые трудно было скрыть. Когда мы были на сборах, должна сказать, что за всю свою жизнь я ни за одним своим мужем, ни за одним своим любимым мужчиной никогда так не следила, как за Жуком. Сколько раз мы его отмывали, сколько раз я имела дело с милицией и оплачивала его испорченные матрацы, разбитую мебель в гостинице. Но никто до того момента, пока мы не ушли, никто из моих уст никогда никакого осуждения в его адрес не слышал.

А в Челябинске он совсем разошелся, потому что у него Роднина — Зайцев, у него Водорезова, Горшкова — Шеваловский… У него уже плеяда, на него уже работали два вторых тренера, и он себя чувствовал очень уверенно. От нашего успеха семьдесят третьего он все никак не мог отойти. Вот он и разошелся прямо на тренировке. Соревнования уже закончились, у нас была тренировка перед показательными выступлениями, и на нее Жук пришел пьяным просто в стельку. И начал так себя вести, что я с тренировки ушла. И все это время от дневной тренировки до вечера, до показательных выступлений, я просидела в женском туалете, где он меня достать не мог. Ромаровский, директор Дворца спорта, и Зайцев его так тихонько, тихонько увели, и он уже пьяненький лежал в кабинете у Павла Яковлевича. Дальше процесс шел без Жука.

Обратно мы ехали поездом. Почти двое суток от Челябинска до Москвы, и эти двое суток были сплошным кошмаром. Меня уже журналисты от него защищали, и таких моментов было не сосчитать. Сейчас это воспринимается порой со смехом, но тогда ничего смешного я в поведении Жука не замечала. Многие видели, что как личность один из лучших тренеров деградирует, но остановить его никто не смог.

У меня еще с детства к пьянству непримиримое отношение. Мы долго жили в коммунальной квартире. Помимо нас — еще четыре семьи. В одной комнате жил дядя Ваня. С двумя высшими образованиями. Потрясающе милый человек, пока трезвый. Но он периодически запивал, и тогда все разбегались. У нас было две комнаты — маленькая и большая. И у нас у первых появился телевизор. Все мужчины сидели, смотрели матч ЦДКА не помню с кем. Мы с мамой сидели в маленькой комнатке, ужинали. И вдруг влетает к нам Валерка, сын этого дяди Вани. Мы только успели за ним закрыть дверь, как дядя Ваня начал в нее ломиться. В этой комнате стояла железная родительская кровать, и Валерка как влетел, так сразу бросился под кровать и забился в дальний угол. И этот его ужас я забыть не могла.

Однажды Жук пришел пьяный на тренировку. Я ему говорю: «Станислав Алексеевич, я не буду с вами работать и вообще не буду к вам подходить, потому что вы выпили». Он тогда всех с тренировки выгоняет и заявляет: пока она ко мне не подойдет, никто на лед не выйдет. Все сидели на бортах счастливые от того, что получили неожиданный отдых. Жук растерялся, он ничего не понимал. Он думал, что я прибегу извиняться. Я же, поганка такая, сорок минут работала одна. Все сидят, сидит у себя пьяный Жук со своим зверским характером и ждет, когда я к нему подойду. А я, как волчок, крутилась на льду одна. Причем надо было в этой ситуации не просто кататься, а знать, что полагается делать. Я без конца повторяла один элемент, второй, третий. Этот день — начало сопротивления его диктату.

Его первое взрослое поколение учеников закончило выступать, и он решил, что отныне можно себе позволить прийти пьяным на тренировку.

31 декабря 1972 года. Через три дня мы с Зайцевым должны были уезжать на первый наш с ним общий чемпионат Советского Союза в Ростов-на-Дону. Жук мне позвонил: «Иришенька, я опоздаю немножко, но обязательно подъеду. Вы разминайтесь, у нас будет прокат короткой программы».

Он опоздал не «на немножко», и когда он появился, я посмотрела на часы и поняла, что уже все — Новый год. До курантов не более часа. Шапка на боку, глазки веселенькие. Все в один голос: давай, Ирка, иди к нему. Я: «Станислав Алексеевич, как дела, как настроение?» Он: «Ну что, размялись?» Я: «Конечно». Жук: «Сейчас будете катать короткую программу». Я: «Да хоть произвольную!» Он: «Вот и будешь катать произвольную». Я со смехом, до конца тренировки меньше пятнадцати минут остается: «Да хоть с поясами». Он: «С поясами и будете».