Слеза Евы

И все же ей было почему-то жаль профессора и его несбывшуюся любовь.

Она взглянула на понурого Бартенева. С чего она решила, что ни о чем, кроме работы, тот думать не в состоянии? А как же утверждение поэта, что «любви все возрасты покорны»?

Интересно, кто она такая, эта Вера Аполлоновна?

Глафира хотела уже было растормошить профессора, начав свой обычный утренний доклад, но почему-то не стала.

Ей ведь тоже было о чем подумать.

Например, о том, что в последнее время Мотя часто жаловалась на боль в ноге и усталость. Значит, диабет потихоньку продолжал подтачивать организм. Это плохо. Надо уговорить Мотю лечь на обследование. Но как? От одной мысли о больнице у нее начинался приступ паники. И главной ее докукой было то, что она оставит Глафиру одну. Великовозрастную девицу двадцати четырех лет! Можно, конечно, посмеяться, но на самом деле все было очень тревожно. Какой бы фокус придумать, чтобы объехать Мотю на кривой козе?

Думая каждый о своем, они проехали несколько километров и вернулись в дом. Пересев в «домашнее» кресло, профессор тут же направился к лифту и, поднявшись, покатил к своему любимому столу. Глафира сняла с него пальто и боты, не отвлекая, и тихонько направилась по своим делам.

И все же, что на него сегодня нашло?

Впрочем, через некоторое время она успокоилась. К ужину Бартенев спустился в обычном для него состоянии собранности и даже был чем-то доволен.

Все-таки работа, а вовсе не любовь. Хорошо это или плохо?

В этот раз «исследовательский запой» продолжался двенадцать дней. А на тринадцатый он выкатил на площадку и, свесившись, крикнул ей сверху:

– Вы не поверите, что я нашел!

Она подняла голову. Олег Петрович был бледен от возбуждения. Глафира быстро поднялась в кабинет. Как бы ему хуже не стало от такого рвения!

– Я искал и нашел! Это просто невероятно! Вы не поверите!

– Поверю! Вам я верю сразу и во веки веков! – торопливо заверила его Глафира.

– Нет, вы послушайте! Это же открытие! Я нашел в воспоминаниях правнучки Натальи Федоровны Шаховской, в замужестве Голицыной, бывшей любимой фрейлины Елизаветы Алексеевны, жены Александра Первого еще в бытность той цесаревной, один интереснейший факт! Просто невероятный по своей интересности! Но сначала передохну.

– Вам плохо? – сразу вскинулась Глафира.

Бартенев покрутил головой.

– Отлично себя чувствую! Превосходно! Только есть опасность хлопнуться в обморок от счастья.

– Ну уж этого я не допущу!

Глафира быстро сделала укол, налила в стаканчик капель и посмотрела на Олега Петровича.

Он откинулся на спинку кресла, пытаясь немного успокоиться.

– Елизавету, урожденную Луизу Марию Августу Баденскую, выдали за цесаревича Александра еще девочкой. Екатерина Вторая торопилась женить внука в надежде сделать его императором через голову сына Павла. Совсем юная Елизавета, ей было всего четырнадцать, к замужеству оказалась не готова. Цесаревич, уже довольно развращенный придворными дамами, хоть поначалу и увлеченный женой, скоро остыл и пустился во все тяжкие. Женщины навсегда остались, простите за оксюморон, его самой сильной слабостью. Недаром на Венском конгрессе восемьсот пятнадцатого года венцы говорили, что русский царь любит за всех. Но ладно. Дело в общем-то не в этом. Оставленная мужем Елизавета страдала. Одна, в чужой стране. Не позавидуешь. А тут еще фаворит Екатерины Второй Платон Зубов грязно домогается, прямо проходу не дает. Короче, она искала защиту и нашла ее в лице ближайшего друга Александра Адама Чарторыйского, или Чарторыжского, как часто пишут. Он был старше почти на десять лет и необыкновенно хорош собой. Некоторые считают, что инициатором любовных отношений стала Елизавета. Вранье, по-моему. Это перед ней мало кто мог устоять. Хороша была и в молодости, и в зрелости! Но, так или иначе, они стали встречаться. Закончилось все довольно плачевно. В тысяча семьсот девяносто девятом году, кстати, в этот год родился Пушкин, Елизавета после пяти лет бесплодного брака произвела на свет черноволосую девочку, очень похожую на Адама. Император Павел был в ярости и от греха подальше сослал Чарторыйского в Италию. Мария прожила чуть больше года – тогда совсем не умели лечить обычные детские болезни – и умерла. Елизавета вновь осталась одна.

– Печально.

– Весьма, но сейчас не об этом. В записках правнучки Шаховской я нашел сведения о том, что в своих записочках и коротких письмах к Елизавете Чарторыйский называл ее Евой. Адам и Ева, понимаете? Шифровался так. Любовная связь с невесткой императора – не шутки. Павел Первый умел страх наводить. Так вот, перед отъездом в Италию он подарил ей на память бриллиантовые серьги каплевидной формы.

– «Слезы Евы»! – ахнула Глафира.

– Именно. Нашлась хозяйка, представляете?

Бартенев зашелся мелким смехом.

– Ева-прародительница! Весьма подходящее имя для Елизаветы. Боже, я даже не надеялся на такую удачу!

– А как серьга могла попасть к Пушкину? Они были знакомы, я знаю… но…