Слеза Шамаханской царицы

Откинувшись на спинку дивана, он распластал руки по подушкам, вздохнул с шумом, затих. Она тоже молчала, ощущая внутри невесть откуда взявшееся смятение. Откуда оно, зачем? Все же хорошо, все у нее получилось, и даже еще лучше, чем прежде... И цветы терпения – вот они, в руках, и поднимается от них волной одуряющий запах, расслабляющий, терпко-сладкий. Говорят, розы пахнут женским счастьем...

Да. Пахнут, конечно. Только счастья внутри все-таки не было. Того самого, окончательного, всепобеждающего – не было. Не было, черт побери, не было! И хоть весь дом цветами терпения завали – не было!

Уткнувшись лицом в самую сердцевину букета, она вдруг расплакалась навзрыд. Громко, отчаянно сотрясаясь плечами и краешком сознания ужасаясь, что же она такое творит... И ничего не могла с собой сделать. Что-то порвалось внутри, лопнуло. Все не то было, не так, неправильно... Чего-то главного, основного недоставало...

– Лизонька... Лизонька, прости меня! Да, я виноват... Прошу тебя, Лизонька, не надо!

Голос Влада доносился откуда-то снизу – она слышала его, чувствовала его руки, обнимающие ее колени. Остановилась на секунду, чтобы сказать, чтобы объяснить... И новая волна отчаяния накатила, сжала кольцом горло, и отпустила, выплескивая рыдания наружу.

– Мама, ты чего? Да что случилось, мам? Пап, что это с ней?

Подняла голову – Максим стоял посреди гостиной в трусах, с полотенцем на плече, смотрел с ужасом. Вдохнула в себя со всхлипом воздух... И слезы разом ушли. Странно даже – так вдруг спокойно внутри стало. Спокойно и твердо. Отхлынуло от головы, от сердца...

– Максим, я кое-что должна тебе сказать. Очень важное. Я тебе сейчас все, все расскажу, сынок...

– Да успокойся, мам... Что случилось?

– Я знаю, ты любишь эту девушку... И она тебя любит, сынок. Я знаю.

Он дернулся, выставил руку вперед в упреждающем жесте – не надо, мол, не лезь. И развернулся, чтобы уйти. Она вскочила с дивана, небрежно отбросив от себя букет, ухватила его за локоть, повернула к себе, повторила твердо, настойчиво:

– Она тебя любит, сынок! Я знаю!

– Нет, мам, не любит... – поморщился он досадливо, пытаясь высвободить из ее пальцев локоть. – И прошу тебя, мам, я сам разберусь, не надо об этом...

– Надо, Максим. Это я, я попросила ее, чтоб она... Я ходила к ней и просила... А она оказалась очень послушной и сдержала свое обещание... Что она тебе потом объяснила? Что ошибалась, да? Что разлюбила? Так вот – это все неправда, Максим, не верь ей. Это все я, я сделала...

Он молчал, смотрел на нее во все глаза. Потом отступил на шаг, сграбастал в ладонь полотенце, сильно провел им по лицу. И обмяк будто, опустил плечи, комкая в руках злосчастное полотенце.

– Ну что ты молчишь, сынок! Скажи что-нибудь!

– Что я тебе должен сказать, мам...

– И впрямь. Ничего не должен. Давай одевайся, иди быстрее.

– Куда?

– К Эльзе, куда... Иди, Максим. Скажи ей – пусть она простит меня... Ну хочешь, я с тобой пойду?

– Нет... Нет, не надо... – попятился он к двери, глядя на нее исподлобья.

– Прости меня, сынок...

Он ничего не ответил, лишь продолжал отступать к двери, глядя ей удивленно в глаза. Обиженно-удивленно. Отчаянно-удивленно. Так смотрит ребенок, не веря, что его предала мать.

– Погоди! – вдруг сорвалась она с места, подхватила букет, бросилась к нему обратно. – Погоди, Максим...

– Что, мам?

– Вот, возьми цветы, сынок! Это... Это для Эльзы. Скажи – это от меня... – протянула дрожащими руками громоздкий букет. – Они мне очень дороги, но пусть это будут ее цветы. И вот еще что... Ты приведи ее сюда, я сама с ней поговорю, ладно?

Она остановилась в шаге от него, не смея подойти ближе. Так и стояла – с протянутыми цветами. Сколько длилась эта пауза – секунду, две... Ей показалось, что она вечность длится. Пара секунд для матери и сына. Пара секунд, чтобы вернуть доверие. Или любовь. Что, по сути, одно и то же...

Он протянул руки, шагнул к ней. Принимая цветы, обнял сильно, коротко, прижался губами к виску. Она вздохнула, будто освобождаясь от тяжкой ноши. С трудом оторвалась, легонько подтолкнула его в спину – иди...

Уже сев на диван рядом с Владом, прокричала вслед обыденным, слегка ворчливым голосом:

– Волосы феном высуши, Максим, иначе простынешь! И шапку надень!

– Да ладно, мам, ничего... – откликнулся он так же обыденно.

А через пять минут уже мелькнул в дверном проеме гостиной, закопошился торопливо в прихожей, одеваясь, потом захлопнулась дверь...

– Ушел, – тихо констатировал Влад, обнимая ее за плечи. – Ушел...

– Да. Ушел. – Как эхо, повторила она за ним.

– Наверное, трудно нам будет, Лизонька. Может, не нужно было...

– Боишься, что Эльза станет мелькать у тебя перед глазами, да?

– Нет. Не боюсь. Просто это... неправильно как-то. Неудобно. Ты будешь на нее смотреть и вспоминать... И я... И мне будет неловко... Оттого, что столько горя тебе принес... Может, не надо было?

– Надо, Влад. Конечно, нам трудно будет, но мы потерпим. Я знаю, каково это, я уже научилась. Не такая уж страшная это штука – терпение. Ничего, я и тебя научу. Тем более нам будет легче, ведь мы разделим его на двоих...