Слезы Брунхильды

Им больше не о чем было говорить, поэтому все молчали, ожидая, что заговорит король, или же нарастающее опьянение позволит, наконец, уснуть и забыть обо всем. Хильперик, однако, был не более разговорчив, чем все остальные. Он сидел во главе стола, набросив на плечи плащ, подбитый косматым мехом, и рассеянно крошил ломоть хлеба, устремив полузакрытые глаза в пустоту. Лицо его было еще более замкнутым, чем обычно. Молчание становилось настолько гнетущим, что никто уже не осмеливался жевать и глотать, словно каждый полностью смирился со всей ничтожностью своего положения. Фредегонда, сидевшая на другом конце стола, с отвращением наблюдала за этим всеобщим упадком духа. Напрасно она искала хоть одно свидетельство воинской доблести, хотя еще несколько недель назад, в Руане, их было предостаточно. Где сейчас Берульф? Где галл Дезидерий, коннетабль[37] Хупп, начальник руанского гарнизона Бепполен — эти отважные воины, эти боевые псы, которые ни за что не позволили бы себе так раскиснуть и которых она помнила не иначе как с оружием в руках, или обнимающими девиц, или поднимающими кубок с вином? Возможно, они мертвы. Или стали предателями, как этот Годвин, прибывший из Остразии, которого так жаловал Хильперик и который наверняка был шпионом Зигебера. Или даже собрали войско и привели его сюда, под стены крепости, чтобы объединить с войсками недавних врагов. Самым ужасным Фредегонде казались не предательство и разгром, даже не плен — нет, постыднее всего было бы разделить поражение с этим жалким сборищем, полностью утратившим былую гордость и отвагу перед лицом неизбежного. Хильперик и сам выглядел полностью лишенным жизненных сил, отказавшимся от сопротивления, заранее сдавшимся. Остальные тоже были не в силах стряхнуть завладевшее ими смертельное оцепенение.

По левую руку от короля сидел его сын Мерове, после смерти Теодебера ставший старшим. На принце была кольчуга, которая придавала ему нелепый вид — заметно было, что он не привык ее носить — и лишь подчеркивала его худобу неокрепшего подростка. Тут же, возле Мерове, сидел и самый младший, Хловис, уже клевавший носом, сморенный вином, к которому не привык. Место справа от Хильперика оставалось пустым — Агреций, епископ Турнэ, сегодня вечером не появился. Никого из остальных Фредегонда не знала. Скорее всего, это были немногие знатные люди городка и сотники из гарнизона — они явно чувствовали себя неловко рядом с королем, и их присутствие лишь подчеркивало его собственное жалкое состояние.

Единственным достойным и последним верным воином среди присутствующих был Ансовальд, который также порой обводил всех взглядом, полным сумрачного презрения. В какой-то момент он перехватил взгляд Фредегонды, и они без слов поняли друг друга. Здесь не было больше ни короля, ни отважных воинов. В помещении царили уныние, отказ от сопротивления и та вялая ненависть пополам с отвращением, которая вряд ли могла заменить истинную смелость. Ансовальд кивнул в знак молчаливого согласия и опустил глаза, словно готовый заплакать от собственного бессилия.

Эта очередная капитуляция подействовала на королеву как пощечина Она резко встала и, когда все обернулись к ней, на мгновение заколебалась — не стоит ли пристыдить их, бросить им в лицо весь свой гнев и презрение? Но слова, которые жгли ей сердце, все же не сорвались с губ. Те, кто сидел перед ней, были их недостойны. Один лишь Хильперик заслуживал того, чтобы оживить его огнем ненависти, но не здесь, в этой убогой комнате, за грязным столом, в присутствии этих болванов. Фредегонда вышла из комнаты и, пройдя по коридору, услышала шум голосов и пьяный смех из караульной. Заглянув внутрь, она у самого порога наткнулась на парочку, совокуплявшуюся прямо на земляном полу. Толстая девица приплясывала на столе, раздетая до пояса, под пронзительные взвизги флейты и стук пивных кружек по столешнице. Ее тяжелые груди, мясистые руки и живот блестели от пота, растрепанные волосы наполовину закрывали ухмыляющееся лицо. Вокруг нее по всей комнате расположились солдаты и шлюхи, пьяные и шумные, — они ели, пили, совокуплялись или играли в кости.

Фредегонда застыла на месте. Пьяные крики и хохот, едкие запахи пота и пива, множество мужчин и женщин, отдающихся друг другу без радости и без стыда, — всё это внезапно напомнило ей языческие празднества времен ее детства, как и танец пьяной девицы, чья нагота была открыта и для глаз, и для рук солдатни — так, некогда, Уаба отдавалась жителям Ла Сельвы…