Слезы Брунхильды

Сама Брунхильда в тот момент шла рядом с Зигебером, держа его коня под уздцы. Когда перед ней, словно из-под земли, вырос одетый во все черное старик, похожий на видение, она невольно вздрогнула. Вид епископа напугал ее даже сильнее, чем последнее предостережение, обращенное к королю.

— Король Зигебер! — произнес Германий своим слабым надтреснутым голосом — Если ты уезжаешь без намерения предать своего брата смерти, ты вернешься живым и увенчанным славой; если же на уме у тебя иное, ты погибнешь!

Гробовая тишина воцарилась на всем острове Ситэ. Сам король в этот момент был похож на собственную конную статую, неподвижный и бледный. Однако, в конце концов, он улыбнулся и, небрежно склонившись к старику, произнес:

— Я уезжаю, монсеньор, чтобы свершить правосудие. Не сказано ли в Писании: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»?

— Сказано также: «Блаженны милостивые, ибо и они помилованы будут». Не забывай о том, король Зигебер! Господь рек устами Соломона: «Кто роет яму ближнему своему, выроет могилу себе».

На этот раз король ничего не ответил. Он чуть пришпорил коня и, минуя епископа, снова наклонился к нему, не переставая улыбаться:

— А ты, старик, не забывай, с кем говоришь, не то окажешься в царствии небесном еще раньше, чем думаешь.

Затем он выпрямился и молча продолжал свой путь, больше не обращая на епископа внимания. Вспоминая об этом сейчас, Брунхильда подумала, что это были последние слова мужа, которые она слышала.

Может быть, это мрачное пророчество все еще преследует Зигебера и, в конце концов, заставит его сохранить жизнь своему брату? Хильперик ведь уже никто…. Может быть, и впрямь следует просто остричь его и отправить в монастырь, чтобы избежать раздоров с Церковью?.. После всеобщего ликования в Викториакуме, ознаменовавшего фактическое слияние двух королевств, они могут позволить себе быть великодушными.

Крики, донесшиеся снаружи, и внезапно начавшаяся во дворце суета отвлекли Брунхильду от ее мыслей. Кто-то пробежал по коридору, затем шорох шагов и волна тревожных перешептываний докатились до самых ее покоев.

Брунхильда медленно отошла от окна, пересекла комнату, прямая и бледная, и, резко распахнув дверь, оказалась лицом к лицу с одной из своих придворных дам — та раскраснелась и запыхалась, глаза у нее округлились от ужаса. Брунхильда качнула головой и отступила на шаг, оледенев от внезапного предчувствия еще раньше, чем дама с трудом проговорила:

— Мадам… Король Зигебер мертв.

# # #

Все было так же, как сейчас. Утрата, предательство, крушение…. Однако, на сей раз я уже не оправлюсь после них — не столько из-за моего возраста, который я, по правде говоря, ощущаю только зимой, когда у меня ноют кости, сколько из-за того, что я уже не вижу причин сражаться, — и время давит на меня…. Триумф и разгром — родные братья; они не близнецы, ибо один ослепительно прекрасен, а другой уродлив, но все же состоят в гораздо более тесном родстве, чем принято думать.

Убийство Зигебера было трагедией, невероятно гнусным преступлением, свершившимся в момент его наивысшего триумфа. Нашего триумфа… Его смерть обернулась поражением всего лишь за несколько последующих дней, если не часов — не из-за его исчезновения самого по себе, а лишь из-за поведения тех, кто в тот момент его окружал. Король погиб не в ходе проигранного сражения — напротив, он был предательски убит, когда его враги были уже разгромлены и повержены. Его военачальники могли попытаться отомстить за него, взять штурмом ту жалкую крепость, в которой укрылся Хильперик, и разом покончить с ним. Мы бы восторжествовали, несмотря на смерть Зигебера, и оплакали бы его достойно, среди его народа, вместо того чтобы оставлять его тело в руках мерзавцев и предателей…