Слезы Эрии

Изумрудные глаза сына полнились мудростью и древним Знанием, непомерным для пятилетнего ребенка. Способный без труда отличить вымысел от истины, он давно не нуждался в сказках матери, но все еще просил о них каждую ночь – ради нее.

Мальчик опустил взгляд на бирюзовый осколок, тревожно мерцавший в его ладонях. Ведьма взяла кристалл и, нахмурившись, с минуту вглядывалась в неровное сияние: Слезам было не место в этих горах. Одно легкое слово, тише шепота и мысли, – и камень обратился в мерцающую пыль. Дуновение, сорвавшееся с губ женщины, унесло бирюзовое облачко в небо, туда, где сияние пыли смешалось со светом звезд.

– Ей не больно, родной, – ласково произнесла женщина и обняла сына за плечи, стараясь не замечать обжигающий холод его тела, пробирающий сквозь плед. – Она скорбит.

Ведьма лгала.

Конечно, Эрии было больно, она стенала в агонии уже сотни лет, но женщина не испытывала к ней жалости. Знал ли ее сын об этом? Знал. Но он всегда позволял ей лгать – как сейчас, так и в те минуты, когда женщина тешила его и себя мыслями о счастливом будущем. Хотя оба знали: этому будущему не суждено наступить.

Ее ложь была для мальчика той самой сказкой, которая скрашивала его вечера и успокаивала перед наступлением ночи, наполненной кошмарами.

– Потому что ее предали?

– Потому что она поверила, – поправила его мать.

Женщина устремила взгляд к горизонту, который медленно поглощала ночь. Даже с этих вершин она не могла увидеть чуждые земли Клаэрии, окутанные зеленью исполинских дубов. Но ведьма чувствовала их ежесекундно и всем своим естеством противилась существованию этого острова.

– Когда-то давно, много сотен лет назад, в этом мире правили Ольм и Эрия, – тихо заговорила она. – Они были мудры и справедливы. Они любили друг друга больше жизни и порой даже больше собственных детей – людей и ар’сэт. Но сердце Эрии, как и ее душа, было изменчиво.

Однажды из погибающего мира в Гехейн прибыли новые люди, которые привели с собой собственного бога. Будучи великодушными, Ольм и Эрия приняли чужой народ и их отца – Гестафа. Вскоре Гестаф очаровал Эрию, любовь к нему поглотила ее, и ради этого чувства она совершила непростительный поступок. Эрия похитила Силу своего мужа и вместе со своей собственной преподнесла Гестафу как дар их будущему союзу и правлению. Но Гестаф предал Эрию.

Он обратил ее в камень, заточив вместе с ней и великую Силу, которую мог черпать, когда того пожелает. Наступили темные времена: старая магия и письмена, подаренные Ольмом своим детям, утратили Силу, а ткань мира истончилась настолько, что Гехейн наполнился невиданными существами, многие из которых были столь же злы и жестоки, как и Гестаф. И он с жадностью правил этим темным миром, погрязшим в безумии…

Мальчик обмяк в руках ведьмы, провалившись в беспокойный сон. Женщина не успела поведать ему о той, которая отдала свою жизнь, чтобы подарить миру второй шанс, о той, по ком Эрия проливает слезы и о чьем прощении молит по сей день.

Ведьма подняла мальчика – он был легче перышка – и бросила строгий взгляд во тьму, окутавшую сад.

– Ее Слезам не место на Болотах, – холодно произнесла женщина и с сожалением добавила: – Как и тебе.

С этими словами она скрылась в деревянной лачуге.

Глава 2

Скрежет заглушил мой испуганный крик: альм, сидевший на распахнутом окне, пытался взять высокую ноту, подражая пению Шеонны.

Я натянула одеяло на голову. Давно следовало выкорчевать из оконной рамы Слезу, которая каждое утро распахивала створки, впуская в спальню свежий воздух и «пение» птиц. Альм не заметил моего внезапного исчезновения, или его вовсе не смутило отсутствие слушателей. Он не замолкал. И я перешла к более действенным методам и кинула в него подушку. Я намеревалась попасть в стену под окном и тем самым напугать птицу, заставить ее улететь, но не рассчитала силы – и подушка вылетела в окно. Альм недовольно дернул ухом, не прерывая отвратительного скрежета, который он считал сладостной трелью.

– Ты издеваешься? – застонала я. – У вас вообще есть инстинкт самосохранения?

Я подошла к окну – альм вежливо подвинулся, уступая место, – и нашла взглядом подушку: она угодила в густой куст ежевики. Накинув старую кофту Шеонны, я вышла из спальни, оставив птицу скрежетать в пустой комнате.

Дом все еще спал, погруженный в тишину.

Я ненадолго задержалась в галерее второго этажа. Просторный холл внизу заливал призрачный утренний свет: он пробивался сквозь зашторенные окна, разливаясь по серому полу серебристыми лужицами. Спустившись на первый этаж, я выскользнула из пушистых тапочек – холодный кафель тут же обжег ступни, отчего по телу пробежала легкая дрожь. Это помогло избавиться от ощущения нереальности происходящего и еще раз убедиться, что я смогла вырваться из цепких лап сна. Я неловко покружилась на месте – и в тонких лучиках света заплясали потревоженные мной пылинки.