Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

В Писании он называется загадочным словом «верой», тем измерением мышления, при котором истина радостно и безболезненно отдается в вечное и бесконтрольное распоряжение Творца: да будет воля Твоя" (2001, с. 22-23). Такой максимализм Шестова вызывал наибольшие нарекания в русской духовной среде, однако при этом не было понято, что крестовый поход против Афин Шестов ориентировал прежде всего против гносеологических основ западной концепции человека, ибо вся многосложная конструкция верховенства разума в условиях философской реальности осадилась в учение человека как члена человечества, ставшее воистину наибольшим афиноидом, а главные истины современного миропорядка, — в частности, общечеловеческие ценности, права человека, свобода совести и прочая, — сформированы исключительно посредством разума, знаний, законов, науки; что громовое "нет" Шестова в отношении диктата разума или, что равнозначно, западной концепции человека, есть неслышимое, но угадываемое "да" русской концепции. Тонко чувствующий Шестова, А. М. Лазарев аннотирует его основную мысль: «Ибо разум сам по себе господин, он автономен и, раз призванный, уже ничем из своей власти не поступится, и потому согласование с ним кончается подчинением ему. Да и как иначе, когда работу согласования ведет он же, разум, он — сторона, он же и судья» (1993, с. 107). В безудержно порицаемой им европейской классической философии, — любимого дитяти верховенствующего разума, — Шестов, однако, обособляет и со свойственной ему эмоциональной невыдержанностью возносит имя датского теолога Серена Кьеркегора, который представил христианскому самомнению одухотворенную еврейскую веру и прославил еврейского патриарха Авраама. Шестов расширяет Кьеркегора: «У Авраама его вера была новым, дотоле неизвестным миру измерением мышления, не вмещающимся в плоскость обыденного сознания и взрывающим все „принудительные истины“, подсказываемые нам нашим „опытом“ и нашим разумением» (2001, с. 314).

Итак, еврейский праотец Авраам как эмблема веры и откровение как дух иудейских пророков в совокупности образуют главные слагаемые сущности Иерусалима, которую Л. Шестов вносит в храм русской духовной философии в качестве своего еврейского взноса или, если угодно, еврейской жертвы на алтарь Человеческой Личности — культа русского духостояния. Такой же дарованной ценностью выглядит суждение Шестова, которое можно квалифицировать как еврейский взгляд на мир:

«Если сравнить наши знания с знаниями древних, мы окажемся великими мудрецами. Но к загадке о вечной справедливости мы так же мало подошли, как и первый человек, как и убийца Каин. Прогресс, цивилизация, все завоевания человеческого ума в эту область не принесли ничего нового. Как наши праотцы, так и мы, с испугом и недоумением останавливаемся при виде уродства, болезни, безумия, нищеты, старости, смерти. Все, что могли сделать до сих пор мудрецы, — это обратить земные ужасы в проблему: может быть, говорят нам, все страшное есть только страшное на вид, и в конце тяжелого пути нас ждет нечто новое. Может быть! Но современный образованный человек, имеющий доступ к мудрости 40 веков исторической жизни человечества, знает об этом не больше, чем древний певец, за свой страх решавший мировые проблемы. Мы, дети угасающей цивилизации, мы, старики от рождения, в этом смысле так же молоды, как и первый человек» (2001, с. 365-366).