Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

Итак, революционность еврейских индивидов находится в полном противоречии с сионизмом как еврейском воззрении и как теорией еврейской души, и это противоречие не могло не вылиться во вполне прогнозируемый итог: революция, окрепнув и развившись, необходимо обратит свое смертоносное жало против евреев, революционеров и не революционеров, — так, О. Будницкий пишет: «революция, наряду с долгожданным равенством, столь же неизбежно должна была принести российскому еврейству неисчислимые бедствия. Это был тупик, из которого не нашлось „правильного“ выхода. Его поиски были оплачены кровью сотен тысяч жертв. Похоже, искали то, чего не было» (1999, с. 18). В чисто духовном порядке еврейская религиозность выступает антагонистом еврейской революционности, а еврейская революционность образует антипод сионизму, и, следовательно, порицание сионизма есть поощрение революционизму, и наоборот. Но как раз это обстоятельство не учитывается в русском духовном лагере, в том числе и Солженицыным, который отвергает, а точнее сказать, порицает еврейское участие в русской революции и в то же время не признает сионизма, в котором видит проявление еврейского национализма, стоящего якобы преградой на пути культурного русско-еврейского синтеза.

Данное противоречие солженицынской силлогистики выходит следствием того, что проблема «еврей и русская революция» не сформулирована русским писателем до конца, из упущения, что еврей в революции есть чуждая фигура. Другим следствием становится вопрошание Солженицына, которое он выставил перед евреями больше, как императив: «могли ли интересы государственной России в полном объеме и глубине — стать для них сердечно близки?». Но прежде требуется вникнуть в глубокомыслие Н. А. Бердяева: «Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа» (1990, с. 93). Поскольку большевистская революция есть необходимость поступательного хода российской истории, то участие евреев в революционном процессе подпадает под эту необходимость и в революции евреи выражают не свою, а волю русского со-трудника, защищают не свои, а русские державные интересы. Теперь можно с известной долей уверенности ответить на вопрошание Солженицына: да, евреи могли выразить «в полном объеме и глубине» государственные интересы России, но только в революционном облике. В своем императиве евреям Солженицын отрицает сам себя: евреи могут быть носителями русского державного интереса, только отказавшись от своей имманентной специфики, только в революционном виде, но как раз за приход евреев в революцию Солженицын порицает русское еврейство. Н. Портнова отмечает, что «Русские евреи, в отличие от западноевропейских, не изменили вере отцов ради сознательного растворения в другом народе», но революционность евреев и означает быть «без остатка русскими по духу»: русское еврейство, как и все русское общество, оказалось расчлененным революционными баррикадами на две враждующие части.

Однако изложенные суждения не есть решение и даже не постановка вопроса, а лишь прелюдия к проблеме «еврей и русская революция», а сама проблема имеет следующее звучание: если, по словам С. Дубнова, «Участие евреев в русской революции безнравственно» и если у евреев имеется выход на свою внутреннюю орбиту как более национально их достойную, то почему русская революция объективно не мыслится, да и исторически не существует без еврейского участия? Ответ на этот вопрос также очевиден: роль евреев в революционном движении есть своеобразная форма русско-еврейского симбиоза. Русские народники показали евреям цель и надежду, которые взбудоражили еврейскую натуру, задыхающуюся в талмудистской тесноте иешив и хедеров, евреи поверили русским народникам, что революция есть наилучший способ для достижения сокровенных чаяний и они совместили свой протест с общерусским возмущением единым тираном — русским самодержавием. А далее начинают действовать законы особой еврейской веры, которую Бубер назвал "эмуной", отражая высшую степень до-верия. Потому-то в революцию евреи привнесли весь огромнейший арсенал тысячелетнего творчества — от высоких полетов мысли до образцов потрясающей жертвенности. Это вовсе не означает, что каждый еврей приходит в революцию с эмуной, но каждый еврей по происхождению потенциален в отношении эмуны, и в развитой еврейской душе эмуна живет сама по себе, как бы в отрыве от предмета (кроме Бога), как вера в веру или доверия вере. Таким образом, в революции действуют два типа евреев: один — эмунизирует идею революции, внося еврейскоеначало, другой — ставит на место эмуны внешнюю революционную целесообразность, изгоняя еврейское начало.