Слезы навий

– Вишь, как оно! – посетовал Радомир и прильнул к крынке. Брага полилась в рот и мимо, на черную косоворотку. Радомир вытер губы ладонью, поморщился, стряхивая пролитое с рубахи, но махнул на нее рукой. Марья снова высказывать будет. А что ему Марья? Жена не жена, поди уж разбери. Друг сердечный. А сердечный ли? Мысли-то какие поползли зловредные. До сей поры считал Марью лучшей. Ну и что, что холодна бывает? Устает. А от чего? Детей не народили. Дом за сестрой стоит. Выходит, устает меч из руки в руку перекидывать, стрелы метко пускать да по тропам охотничьим бродить. А разве в этом суть жинкина? Разве о том он мечтал, ведя к алтарю крутобедрую, ясноокую девицу? Не о том. Вот оно теперь и выходит боком. Увидел он в русой все то, чего никогда не было в Марье.

Гнедой ткнулся мордой в волосы главы, фыркнул. Тот погладил его по ноздрям, поднял голову и поцеловал.

– И отчего ты не баба обычная? Только ты меня и понимаешь… – И снова прильнул к крынке.

Аглая искоса посматривала по сторонам. Мужики глядели на них удивленно, бабы – зло. И чего главе вдруг приспичило?

Тимир сидел у стола бледнее обычного, сжав кулаки.

– Идем отсюда, – шепнула Ника, отставляя миску с недоеденной кашей.

Аглая и сама видела, убираться им нужно, пока какая из охотниц не решила разобраться с девицами. Отводя взгляд, встала и направилась за Никой.

– Дверь никому не открывай, – поймал ее за руку Тимир. – Случись чего, здешние нам не подмога – чужие мы.

Говорил шепотом, низко наклоняясь к самому лицу.

– Может, вы с нами? – попросила робко Аглая.

– Моя бы воля, я бы с вами… – На лице Тимира промелькнула ирония. Но тут же угасла. – Не положено бабам с мужиками, коли не муж и жена. И так после разговора Радомира на нас косятся.

Аглая вздохнула. Ника, смотревшая на сидевших за столом, хмурилась. Не нравился ей Древ, и слова Радомира не нравились. А бабы, щурившие на них озлобленные глаза, так вообще раздражали. И снова странное чувство, будто не своими глазами она смотрит, и та, которая видит, шепчет изнутри: «Нехорошо, уходить нужно!»

«Куда уходить, в ночь?»

«Кабы и в ночь! Ты не чувствуешь? Тучи густые, темные, воронье на дворе грает! Не к добру. Бросить всех и уходить!»

«Как бросить всех? Я не могу всех! А Аглая?»

«Аглая опасна!»

«Опасна?»

«Ты не видишь, но я вижу! Аглая опасна как никто!»

Ника перевела взгляд на напряженное лицо подруги. Чем она может быть опасна?

Та, что внутри, вздыхала тяжко, трепетно и, казалось, душила от нетерпения и Никиного нежелания слушать ее.

«Уходи!» – закричала так, что в голове звон пошел.

«Замолкни!»

«Уходи!»

В этот момент подошла Данка.

– Спасибо, хозяюшка, – только чтобы заглушить голос, громко заговорила Ника. Данка удивленно хлопнула темными ресницами. – Ужин вкусный, и сама ты приветливая!

Сидевшие за столом рты открыли. Надо же так перед хозяйкой постоялого двора распинаться! И голос в голове зашептал нудно, пытаясь перекричать: «Что ж ты простой прислуге чуть не в ноги кланяешься? Ты меня слушай!»

– И пироги славные, и сама ты славная! – затыкала нудивший голос Ника.

На нее обернулись даже Аглая с Тимиром. У последнего недобро заблестели глаза.

– И вам добре, девоньки! – засуетилась покрасневшая от хвалы хозяйка. Кинулась за штору, вынесла чистое белье. Протянула Нике. Та поклонилась. Охотницы хмурились. Жили бы в их мире, не избежать темной за ближайшим углом. Остается надеяться, что в этом мире такое не приветствуется. Хотя кто знает, глаза-то какие злющие, так и сверкнули перед выходом. И рука одной потянулась к кинжалу, но ее перехватил сидящий рядом охотник, сказал что-то тихо, и баба со злостью сунула кинжал обратно, наградив мужика презрительным оскалом.

Ника быстро отвесила поклон и торопливо направилась к выходу. Вышли следом Аглая с Тимиром. Тихон скрылся еще до того, и Ника успела заметить его входящим во вторую хату, пристроенную к дому Данки. Поежилась от ветра, кутаясь в плащ.

– Постой! – выскочила следом хозяйка. – Нехорошее я в Радомире увидела. Коли горячка в голову стукнет, никто из сельчан не выйдет. Вы уж поосторожней будьте. – Она вздохнула. – Хорошая ты, хотя и сидит в тебе чуждое, озлобленное.

Ника распахнула глаза. Та, о ком говорила Данка, зашевелилась внутри, зашипела.

– Брось ты, брось, – замахала руками хозяйка. – Не держу на сердце зла на дела, содеянные тобой. Тшш, никому слова не скажу, – и уже обращаясь к самой Нике: – Бабка моя ведьмой знатной была. – Данка вздохнула. – Во Времена Ухода сгинула. Кто успел, за грань ушел, а кто не успел… Так и осталась я одна. По степям шла, в аулах чужих мыкалась, кто лепешки кусок даст, кто и переночевать пустит. А потом меня обоз торговцев подобрал. По всему Велимиру колесили, а когда сюда пришли, я и осталась. – Она задумчиво улыбнулась. – Добра я в жизнь свою не видела. А здешний мужичок на меня глаз положил. Страшный да горбатый, зато милостивый да ласковый. Двор-то его. И хозяйство его, – вздохнула. – Недолго вместе прожили, коротка жизнь его была. А это мне осталось.