Слезы пустыни

Ко всему прочему у нас были проблемы с соседями. В верхнем пролете нашей коммунальной лестницы жили сестры из Ирака, которые повадились приставать к журналистам, хныча, что у них только одна комната.

— Вы зайдите, посмотрите! — вопили они. — Мистер Би-би-си, смотрите, что дает нам ваше британское правительство! Разве тут можно жить? Это сущий ад! Собака, и та побрезгует…

— У вас есть комната, — выговаривала я им, когда журналисты уходили. — Здесь можно жить. Имейте уважение. Перестаньте ныть.

Но они не прекращали канючить и жаловаться всем, кто соглашался слушать. В итоге им дали жилье получше. Вот так работала система. Если вы роптали и действовали хитростью, она реагировала. Если вы вели себя скромно и почтительно, как мы, то оказывались в тупике.

Возмутительный пример этого принципа я получила прямо в нашем доме. Напротив нас жили миловидная белокурая албанка Замира и ее маленькая дочка. Мы обе водили своих малышей в ясли, созданные на общественных началах. Это было замечательное место: воспитательницы и другие матери очень хорошо относились к нам с сыном, и все мы, представительницы различных рас и религий, отлично ладили. Мне там действительно очень нравилось, и Мо тоже.

Замира, тихая и порядочная, никогда ни на что не жаловалась. И в отличие от иракских сестер, не пыталась унижать нас за то, что мы черные африканцы; сестры же такой возможности не упускали.

И вот однажды она вернулась из миграционного центра, и на ней лица не было. Подъехал автомобиль. Замира стала метаться по квартире, в спешке собирая вещи. Я встретила ее у входа, и она вдруг сунула мне в руки какие-то игрушки своей дочки. Вид у нее был совершенно убитый, и я заметила непроглядную тоску в ее обычно жизнерадостном взгляде.

— Для Мо! — сказала она, тяжело дыша. — Возьми!

— Но что…

Прежде чем я успела спросить, в чем дело, она торопливо уселась в машину и уехала. Ее дочка была пристегнута на заднем сиденье. Больше я их никогда не видела. О том, что случилось, я узнала от другой соседки, британки Фрэнсис. В миграционном центре Замиру схватили и собирались немедленно выслать, но ненадолго освободили, чтобы она забрала свою девочку, за которой присматривала подруга.

Когда мы с Мо в следующий раз пришли в ясли и меня принялись расспрашивать о Замире и ее дочери, я растерялась. Я не знала, что ответить. Мы были единственные просители убежища в этой группе — что я могла ответить? Что их правительство пыталось отправить Замиру обратно в страну, из которой она бежала? Что она была перепугана? Что она вновь подалась в бега? И я сказала, что не знаю, что случилось с моей приятельницей и ее дочкой.

Яслями заведовала Саманта, красивая чернокожая женщина с роскошными волосами до пояса. Мы подружились, она стала заходить ко мне. В конце концов я рассказала ей о себе. Саманта слушала, обливаясь слезами. Я так тебе сочувствую, сказала она. Отчего бы тебе не заняться какой-нибудь волонтерской деятельностью? Выходить, общаться с людьми. Но я ответила, что должна оставаться дома и присматривать за сыном. Мне было так трудно доверять людям, и я ни за что не оставила бы Мо на попечение других.

Я не могла надышаться на малыша Мо. Он был моей жизнью. Именно он дал мне желание жить.

Дэвид уговаривал меня подумать над предложением Джеймса Смита, его начальника в Центре Холокоста[25], где расположен «Иджис Траст». Джеймс — мой коллега, врач — предлагал мне выступить перед медицинскими работниками с рассказом о пережитом в Дарфуре. Это пошло бы на пользу и мне, и делу.

Мне никогда прежде не приходилось выступать на публике, поэтому я нервничала, тем более что говорить предстояло о кромешном мраке, которого я хлебнула с лихвой. Но я хотела больше узнать о Центре и об умерщвлении миллионов невинных людей во время Второй мировой войны.

Центр Холокоста в Ноттингеме — первый в Британии Мемориально-просветительский центр Холокоста. Меня воодушевлял тот факт, что выжившие после геноцида в Боснии и Руанде выступали там до меня, и я рассчитывала на сочувствие и солидарность моих коллег.

Июньским утром я села в поезд. Центр Холокоста расположен на двух акрах прекрасных садов. После красоты и умиротворения этих садов фотографии, развешенные на стенах выставочного зала, повергли меня в шок.

Рассматривая снимки неописуемых ужасов и массовых убийств времен Второй мировой войны, я снова оказалась в аду Дарфура. Тьма, из которой я бежала, вновь поглотила меня. Я опять погрузилась в страдания своего народа и в свою личную трагедию. Подступили слезы, и я не могла их сдержать.

И в то же время я испытывала странное удовлетворение, даже счастье. Да, сказала я себе, наконец-то нашлись люди, которые расследуют геноцид и выступают против него, чтобы никто никогда не мог забыть о смерти невинных на моей родине, в Дарфуре.