Слезы пустыни

Тем же вечером я поговорила с Дэвидом. Оказалось, что по всей стране идут массовые аресты. В десятках мест дарфурцев задерживали для депортации в Судан. Но наибольшее беспокойство вызывала легальная подоплека всего этого. Палата лордов собиралась заслушать дело, где оспаривалось, что возвращение в Хартум не представляет для дарфурцев опасности. Ожидалось, что Министерство внутренних дел проиграет, и перед этим оно, похоже, пыталось депортировать как можно больше наших.

Единственная причина, по которой Шарифу удалось сбежать, заключалась в том, что я была известной фигурой в СМИ; это давало нам некоторые привилегии. Несмотря на это, охота на моего мужа не прекращалась. Через неделю за ним опять явились. В шесть утра меня разбудили удары в дверь. Открыв, я обнаружила толпу полицейских в униформе и штатском. Офицеры в штатском предъявили мне удостоверения личности. Через мою голову они заглядывали в комнату; я знала, что они ищут Шарифа.

— Что вам нужно? — спросила я.

— Кто здесь с вами? — ответил вопросом на вопрос один из них.

— Мой сын. Больше никого.

Я широко распахнула дверь, чтобы они могли видеть комнату. Сотрудница полиции в форме сделала пару шагов внутрь и заметила малыша Мо, крепко спавшего на кровати. Должно быть, Мо почувствовал ее взгляд; он проснулся и заплакал.

— Извините, — сказала женщина. — Ребенок… Вы не возражаете, если я проверю другие комнаты?

Я пожала плечами:

— Других комнат нет. Но проверяйте.

Она заглянула в кухню и душ. Тем временем офицеры в штатском начали стучать в двери других квартир. Я слышала, как они спрашивают, не здесь ли «Мустафа». Мне было глубоко безразлично, действительно ли они перепутали имя Шарифа или просто натужно острят.

— Вы знаете, где ваш муж? — спросила сотрудница полиции.

Я покачала головой:

— Нет, не знаю. И его зовут Шариф. Шариф. Не Мустафа.

— Не представляете, где он может быть?

— В последний раз я видела его, когда его послали в миграционный центр.

— И вы не знаете, где он сейчас?

— Не знаю. Хотела бы знать. Шариф — мой муж, отец моего ребенка.

Перед тем как они ушли, сотрудница полиции еще раз попросила прощения за беспокойство. Я знала, что она просто делает свою работу. Она старалась обращаться со мной любезно, с уважением. Здешние полицейские вообще казались милейшими людьми по сравнению с насильниками и убийцами, с которыми я столкнулась в Судане.

На следующее утро я отправилась на ГМТВ[26]. Я говорила о методах, с помощью которых моих соотечественников отправляли обратно в Судан, где их ждали арест, пытки и даже нечто худшее. Я знаю, что с ними произойдет, когда они попадут в руки властей, утверждала я. Посмотрите, что произошло со мной.

* * *

Шариф по-прежнему скрывался. Я регулярно беседовала с Дэвидом, и он сказал мне, что ситуация ухудшается. В некоторых случаях аресту подвергались целые семьи, всем им угрожала депортация. Кое-кого уже выслали. Дэвид вышел на след двух дарфурских мужчин, высланных в Хартум, где они были арестованы и подвергнуты пыткам. Ему удалось вывезти их из Судана в безопасное место. Он записал их страшные рассказы, видел шрамы — доказательства пыток. Эти сведения он передавал в зарубежные СМИ, однако Министерство внутренних дел не оставляло попыток депортировать людей.

Я была в гневе, и мой гнев не убывал. Шариф был в гневе, и гнев его усиливался день ото дня. Я звонила ему по мобильному телефону. Он признался, что дошел до того, что уже хочет, чтобы его депортировали. Он ненавидел эту страну и то, что она делала с нами, с ним. Я возразила, что он не вправе покинуть нас с Мо. Либо мы все уедем и встретимся с ужасом лицом к лицу, либо мы все останемся. Но один он туда не вернется.

Шариф скрывался два месяца, а затем Палата лордов вынесла решение. Министерство внутренних дел проиграло. Лорды сочли, что Хартум не безопасен для беженцев из Дарфура, что депортации нужно прекратить. Я позвонила Шарифу и сообщила ему новости. По крайней мере, сейчас ему ничего не грозило. Он мог вернуться к нам. Мог вернуться ко мне и малышу Мо. Пока, по крайней мере, мы снова могли стать семьей.

Я усадила Мо на колени, покачивая и напевая ему песенку. Ту, что пели мне родители, когда я была совсем маленькой.

Иди ко мне, любовь моя.
У меня есть песня для тебя.
Иди ко мне, любовь моя.
У меня есть мечта для тебя.

Эпилог

Каждую ночь, закончив работу над этой книгой, я ложилась спать в своей однокомнатной лондонской квартирке и видела во сне погибших. Я видела поля, усеянные детскими трупами. Жертв изнасилования. Сгоревшие деревни. Бойню. Мертвые тела родных и близких.

В одну из самых мрачных минут я пришла к выводу, что умершим жизнь, возможно, выдала более счастливую карту — ибо уцелевшим приходится жить с воспоминаниями и болью каждый день, всю оставшуюся жизнь. Ежедневно они ощущают темную пустоту там, где прежде жили их возлюбленные отцы, братья, матери, дети.

Мои собственные шрамы столь глубоки, что на заживление уйдет много лет.