Слезы пустыни

Он убеждал меня, что отъезд в большую школу станет чудесным, сказочным приключением. Я верила каждому его слову. Но знал ли он, что меня ждет? Как знать, не лучше ли было мне остаться в деревне и ходить в местную школу? По крайней мере, там я была бы с моей семьей, с моим народом, и никто не обижал бы меня. Тоска по семье отдавалась болью в сердце. И я скучала по дружеской толкотне, по шуму и легкой, незамысловатой деревенской вольнице.

Дядя сообщал о моих школьных успехах отцу, который, однако, ничего не знал о неприятностях, поскольку единственным человеком, с которым я их обсуждала, была Мона. Она посоветовала мне не создавать себе проблем, а делать то, что говорят учителя. Но по какой-то причине я просто не могла заставить себя пойти на это. Если мне предстояло оставаться в этой школе, я должна была бороться за то, что считала правильным. Я просто хотела, чтобы ко мне относились справедливо и как к равной.

Прошла неделя, и между мисс Урсой, директрисой и мной возникло нечто вроде напряженного перемирия. Но я знала, что это ненадолго. Всякий раз, когда я видела их вместе, они глядели на меня, злобно хмурясь, словно волки; на мрачных лицах читался некий злой умысел. Я всеми силами старалась избегать их и в страхе ждала, что будет, не сомневаясь, что бунта мне не простят.

Саире, моей нерадивой напарнице, я ни словом не обмолвилась о случившемся. Тем не менее она стала вести себя странно по отношению ко мне. Всякий раз, проходя на свое место у стены, я должна была протискиваться мимо нее, и, пропуская меня, она непременно вздыхала и фыркала, словно невыразимо страдала. Она будто намеренно провоцировала меня.

Я пыталась сосредоточиться на зачетах, до которых оставалось меньше двух недель. Дни летели, заполненные учебой, и я делала все возможное, чтобы избежать неприятностей. Результаты, вывешенные на доске объявлений, ошеломили меня: я оказалась первой в классе по всем предметам, кроме арабского. Мона и другие чернокожие африканские девочки пришли в восторг. А вот Саира и другие мои одноклассницы-арабки, похоже, были не очень довольны.

На следующий день за мной приехал отец. Я забросила сумки в кузов его обожаемого лендровера, махнула на прощание подругам, и мы тронулись в путь. Взяв курс на лесную чащу, отец протянул мне пакет печенья. Счастливая, я грызла его, а отец вводил меня в курс новостей. Затем сказал, как он гордится моими достижениями. Конечно, при упоминании о школе все неприятности всплыли у меня в памяти.

— Как прошли экзамены? — с нетерпением спросил он.

— Первое место в классе, — ответила я.

— Вот это да! Ратиби! — с криком восторга отец шмякнул руками по рулю. — Я же говорил — эта белая ресница породила истинного гения и удачу тоже!

Я кивнула и уставилась в окно. Я только что провела три месяца в незнакомом месте, где взрослые ужасно издевались надо мной. Мне хотелось стряхнуть с себя все плохое, и отец был единственным человеком в мире, перед которым я могла открыться.

— Лучшая в классе — во всем? — спросил он.

Я фыркнула, пытаясь сдержать слезы:

— Во всем, кроме арабского.

Отец посмотрел на меня и снизил скорость. Я продолжала глядеть в окно, пытаясь скрыть от него свои эмоции.

— Ратиби, все в порядке? — мягко спросил он. — Ты в порядке?

— У меня все отлично, — солгала я.

Моя нижняя губа задрожала, как у Мохаммеда, когда он собирался плакать.

— Ну, арабский — подумаешь, дело, — сказал отец, останавливая машину. — Ты скоро его подтянешь…

— Да тут другое, — выпалила я, разражаясь слезами. — Это ты во всем виноват…

Отец заглушил двигатель и потянулся, чтобы обнять меня. Секунду или около того я сопротивлялась, а потом кинулась к нему на шею. Он снова и снова повторял, как сильно он меня любит и как дома все скучали по мне, пока я полностью не выплакалась.

— Ты мне все наврал, абба, — говорила я, путаясь в словах, теснивших друг друга. — Ты сказал, что школа — это здорово, но это не так, и учителя ненавидят меня и бьют, и арабские девочки ужасные, и ты прозвал меня Ратиби, и я думаю, что должна давать им отпор, а на самом деле я просто хочу вернуться домой и жить с тобой, эйей и бабулей и ходить в школу, где люди хорошие…

Отец взял меня за руку, нежно, но твердо:

— Послушай, Ратиби, разве я когда-нибудь говорил, что будет легко?

— Нет, но все равно ты меня обманул, абба. Ты сказал, что школа — это хорошее место, но они там просто нас не любят. Или меня не любят, какая разница.

И я рассказала отцу все об ужасной директрисе, о моей стычке с мисс Урсой и о проблемах с Саирой. Закончив, я почувствовала себя немного лучше, вытерла нос и попыталась улыбнуться.

Отец с улыбкой ободрил меня:

— Ратиби, ты должна понять одну вещь. В этой стране арабы никогда не дадут нам жить спокойно…

Я кивнула. Теперь я знала, что отец прав — стычка в школе не прошла даром.