Слезы пустыни

Я осушила всю чашку, и меня тут же начало клонить в сон. Забыв, что собиралась поиграть с Кадиджой, я нетвердым шагом отправилась домой, где, не сказав никому ни слова, улеглась в постель и заснула глубоким сном. На следующее утро я проснулась поздно, чувствуя себя совершенно ужасно. У меня раскалывалась голова, я не могла открыть глаза, и меня тошнило. Сначала мама взволновалась, но, уловив мое дыхание, что-то заподозрила.

— Ты была в доме Кадиджи, верно? — требовательно спросила она. — Ты пила там пиво?

Мне было так плохо, что я не нашла в себе сил солгать и кивнула:

— Да. Но, пожалуйста, не сердись. Мне так худо!

Мамино лицо омрачилось. Она исчезла, но минутой позже вернулась с большой хворостиной, которой внезапно принялась хлестать меня по ногам.

Мама кричала:

— Сколько раз я предупреждала тебя, чтобы ты никогда, никогда не пила пива?

Меня потрясла не боль от ударов, а сам факт, что она меня бьет. Я привыкла к колотушкам от бабули, но не от моей ласковой мамы.

Похмелье вмиг слетело с меня, и я побежала к бабуле, чтобы избежать порки.

— Что, что такое? — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Что случилось?

Прежде чем я смогла ответить, мама закричала, что я была в доме Кадиджи и пила пиво. В одно мгновение бабуля вцепилась в меня своей железной хваткой:

— Что? Ты ходила туда, в этот дом, к пьяницам? Пить пиво?

И мне досталась вторая с утра порция побоев, причем куда более суровая. Мать так редко меня наказывала, что, как только она замахнулась хворостиной, я поняла, что совершила большую ошибку. Но это было ничто по сравнению с трепкой, которую следовало ожидать от бабушки. Она лупила нас регулярно, и мы всегда полагали, что получаем по заслугам.

Как и многое в нашей культуре, табу на алкоголь распространялось в гораздо большей степени на женщин, нежели на мужчин. Я знала, что мой отец время от времени пьет сорговое пиво. Приятели заходили за ним и уводили в один из тайных пивных притонов. Однажды я подслушала, как мама бранилась с ним из-за этого.

— Зачем ты пьешь с ними? — говорила мама. — Это дурные люди. Они просто используют тебя из-за машины и денег. Стыдись — ты должен в первую очередь думать о семье.

— Но это мои друзья, и мне нравится проводить с ними время, — возражал отец. — И вообще, мы идем не пить…

Мать насмешливо фыркнула и отвернулась от него.

Всякий раз, когда приходили эти друзья, она говорила им, что отца нет дома. Но они отвечали, что видели у ворот его машину. Мама поднимала очи горе и игнорировала их. Наконец, папа выходил из хижины, приветствуя своих друзей улыбками, и они отправлялись наслаждаться жизнью, распивая сорговое пиво.

Большинство женщин загава возражали против того, чтобы их мужчины пили. Те выходили из дому с кучей денег, а возвращались без гроша. В нашей культуре мужчины не слишком беспокоились о повседневных расходах. Мясо, сорго, молоко, салат, овощи, топливо, вода — ни за что из этого не нужно было платить. Поэтому люди не видели проблемы в том, что тратят деньги на пиво.

Основная часть забот лежала на женских плечах, а мужчины считали, что, чем больше у них жен, тем легче жить. Друзья человека, у которого была только одна жена, нередко высмеивали его: это, мол, все равно что быть одноглазым. Когда у женщины умирал муж, один из его братьев был обязан жениться на ней, чтобы дети оставались в одной большой семье. Такие обычаи могут показаться варварскими со стороны, но у нас так было всегда. Наша идентичность как народа загава определялась этими традициями.

Однажды бабуля решила, что для Мо и меня настало время традиционного шрамирования. Все в ее хижине было наготове — миска с горячей водой, бритва и мазь из золы бирги, смешанной с маслом. Она велела маме привести нас, поскольку приготовила нам «угощение». Но войдя в ее хижину, я взглянула на сверкающее лезвие, мазь из пепла и миску с водой и сразу же поняла, что не хочу, чтобы мне наносили эти рубцы. Я повернулась и бросилась бежать.

— Не давай ей сбежать! — закричала бабуля. — Лови ее! Лови ее!

Мама схватила меня и попыталась удержать, но я сопротивлялась и вырывалась, как дикий зверь. Я чувствовала, что сердце ее не лежит к этой процедуре, и потому смогла вывернуться. Очутившись на свободе, я метнулась вон из хижины и побежала к воротам. Бабуля крикнула кому-то, чтобы их закрыли, но я вылетела наружу быстрее молнии. Я мчалась со всех ног, пока не оказалась в противоположном конце деревни — у дома подружки.

— Ты почему одна? — удивленно спросила ее мать. — Что случилось?

— Ничего, — соврала я. — Просто мама разрешила мне прийти одной. А где Шадия? Она выйдет поиграть?

Я провела весь день с Шадией. Когда солнце стало садиться, я сказала ее матери, что боюсь темноты, поэтому не очень хочу домой. Нельзя ли мне остаться у них? Конечно, мать Шадии уже догадалась, что тут что-то не так, и настояла на том, чтобы отвести меня домой. Как только мы вошли в ворота, бабуля принялась бранить меня и рассказала матери Шадии, что именно я натворила.