Слезы пустыни

Моего отца звали Абдул, но все и каждый в нашей деревне звали его Окирамай, что означало «человек, у которого много верблюдов». Было и другое значение — «тот, кто все может». Ведь человек, имеющий много верблюдов, богат и могущественен.

Своего отца — высокого, темнокожего, с удлиненным овальным лицом, с густыми блестящими усами — я всегда считала самым красивым мужчиной на свете. У него было по два вертикальных шрама на каждом виске. Ему нанесли их, когда он был еще мальчиком. Такие шрамы свидетельствовали о принадлежности к племени загава. А еще считалось, что они уберегают от глазных инфекций, поэтому мы называли их «очковыми шрамами». Если у человека их не было, его могли спросить: «Ты не носишь очков? Почему нет? Ты по-прежнему хорошо видишь?»

Согласно поверью, чем больше шрамов получит мальчик, тем более храбрым воином и бойцом он станет. У некоторых мужчин загава имелись целые созвездия шрамов по всей шее и груди, но у моего отца — нет. Он происходил из древнего рода вождей племени, и его образование и умение хорошо вести торговлю высоко ценились. Отец был скорее мыслителем и деревенским философом, нежели воином, редко выходил из себя, быстро все прощал и ни разу в жизни не поднял на меня руку.

Отец носил традиционный кинжал загава, привязанный к руке чуть ниже надплечья. У кинжала были деревянная рукоять, серебряная головка и кожаные ножны, изукрашенные змеиной кожей и тонкими геометрическими узорами. Все мужчины загава носили такие кинжалы в знак своей готовности сражаться, если понадобится. На поясе у него висела связка хиджабов — маленьких кожаных мешочков, изготовленных факирами, в каждом мешочке — зашитое в него заклинание, нацарапанное на клочке бумаги.

Отцу было около тридцати пяти, когда он женился на моей матери, Бохете. Однажды он увидел ее на деревенской улице и влюбился с первого взгляда — ей тогда только что исполнилось восемнадцать и она была истинная красавица. Он пришел к бабуле Сумах и испросил разрешения жениться на ее дочери. Бабушка уже давно не жила с мужем, и ей с детьми довелось хлебнуть лиха. Отец был богат, и бабуля знала, что человек он хороший. Она чувствовала, что из него получится отличный муж для ее старшей дочери, и дала согласие на брак.

Уже давно перевалило за полночь, а мы с отцом всё лежали у огня и разговаривали. Он рассказал, каким необычным стал день моего имянаречения, даже не считая обнаружения белой ресницы. К воротам нашего дома явился старик на верблюде. Несмотря на то что он был чужаком, его пригласили войти, ибо у нас заведено оказывать радушный прием странникам. Но стоило только ему остановить взгляд на моей матери и бабуле Сумах, как он впал в страшную ярость.

Оказалось, что это бабушкин муж, с которым она давным-давно жила врозь, и он ехал много дней, чтобы найти ее. Загава делятся на три клана: тохир, коубе и бидеят. Бабушка и дедушка происходили из разных кланов. Сбежав от него, бабуля Сумах отправилась в родные места, к своему племени, коубе. Дедушка, живший в дальних землях клана бидеят, все эти годы не мог напасть на ее след.

Но однажды он услыхал, что девушка-коубе из деревни Хадура — нашей деревни — вышла замуж за богатого и красивого мужчину из клана тохир. Дедушка выяснил имена семьи и уверился, что его исчезнувшая жена как-то к этому причастна. И вот дедушка отправился в путь, оседлав своего верблюда, чтобы выяснить, не его ли это семья, которую он так давно утратил. По прибытии он удостоверился, что так и есть и что его старшая дочь уже замужем. Дедушка, размахивая кинжалом, в ярости налетел на моего отца.

— Как ты осмелился жениться на моей дочери? — кричал он. — Кто дал тебе на это разрешение? Уж точно не я, ее отец!

Прежде чем мой отец успел сказать хоть слово, бабуля Сумах вскочила на ноги и выхватила из платья кинжал. Женщинам загава не полагается носить кинжалов, и все уставились на нее с отвисшей челюстью. С тех пор как бабуля в последний раз видела своего мужа, прошло пятнадцать лет, но ей не составило труда узнать его.

— Только попробуй подойти ко мне! — завопила она; лицо ее превратилось в грозовую тучу. — Оставь в покое меня и моих детей!

Как и следовало ожидать, бабушкино вмешательство мало чему помогло. И когда дедушка обнаружил, что пир устроен в честь имянаречения новорожденной, это только подлило масла в огонь. Мало того что жена сбежала от него, а старшая дочь вышла замуж без его благословения, у него уже появилась внучка! Дед потребовал, чтобы меня отдали ему, пригрозив навеки проклясть брак дочери и зятя.

В традиции загава худшее, что может сделать один мужчина другому, — это опозорить его, и отец знал, что должен подойти к вопросу весьма осмотрительно. Он созвал старейшин деревни — мужчин дедушкиного возраста и старше, — и они попытались действовать уговорами: ничего не поделаешь, сделанного не воротишь, молодые люди поженились, ребенок родился, и ему дали имя этим утром.