Слезы пустыни

Отец же бабули, напротив, взял девять жен. Его семейство настолько разрослось, что он даже не мог запомнить имен всех своих потомков. Приходя навестить его, бабуля была вынуждена стоять в очереди со всеми своими единокровными братьями и сестрами. И всем он задавал один и тот же вопрос: «Кто твоя мать?» Только так прадед и мог отличить одного отпрыска от другого.

Бабуля всегда над этим посмеивалась, говоря, какое великое дело совершил ее отец. «Он мог бы армию создать из собственной семьи», — похвалялась она. Но, думаю, она просто куражилась. Ее побег от дедушки показывал, какого она на самом деле мнения о мужчинах, которые берут себе много жен.

Женившись на матери, отец построил новое жилище — баа. Это были четыре округлые глинобитные хижины, крытые тростником. В центре каждой имелся столб, подпиравший балки, а рядом со столбом — очаг. Одна хижина предназначалась для моих родителей, в другой, женской, спали мы с бабушкой. Напротив были хижина для мужчин и еще одна, для гостей.

На задворках был курятник; я любила искать куриные яйца. Курятник был двухъярусным: внизу — насест для кур, а выше с брусьев свисали деревянные клетки для голубей. Большинство семейств загава держали голубей: их дарили на свадьбу и рождение ребенка.

Бабуля собирала голубиный помет и смешивала сухой порошок с растительным маслом, делая из него мазь. Она втирала ее нам в кожу при порезах или аллергии, и, похоже, это нередко помогало.

Все наше баа — хижины, двор и птичник — окружала изгородь из воткнутых в землю веток. Она была слишком высокой, чтобы я могла выглянуть из-за нее, но для взрослого — в самый раз, чтобы приветствовать проходящих мимо. Когда я подросла, мне сказали, что эта изгородь служила в основном для защиты, поскольку над нашим краем всегда нависала угроза конфликта.

В раннем детстве мне, по-прежнему единственному ребенку в семье, никогда не было одиноко. Целыми днями я бегала, прыгала и смеялась на улице с деревенской детворой, а вечером возвращалась домой — слушать рассказы отца. Где-то мычал скот, лаяли собаки, перекликались друг с другом верблюды. Иногда я улавливала отдаленные звуки леса — рык леопарда, хьяра, или жутковатые вопли гиен, от которых у меня по спине пробегали мурашки.

Когда наступало время готовиться ко сну, я обычно укладывалась с бабушкой, поскольку старших никогда нельзя оставлять одних. Но когда отец уезжал в свои поля, я тайком пробиралась в хижину матери. Днем она выкраивала время, чтобы приготовить отцу особое блюдо, которое мы прозвали «кроватная ножка». Обычно это было острое рагу из курицы. Предполагалось, что оно придает мужчине особые силы, помогающие зачинать красивых, крепких детей.

Каждый вечер блюдо оставляли у подножия кровати — отсюда и название. Я лежала в постели, притворяясь спящей, однако поглядывала на глиняную миску с «кроватной ножкой» и смаковала восхитительный пряный запах в недвижимом воздухе хижины. В конце концов, когда становилось понятно, что для возвращения отца уже слишком поздно, мама отдавала миску мне. Приходилось притворяться, что я понятия не имею, что это такое.

Мама говорила, что это просто пища, оставшаяся от обеда, и что мне можно ее съесть. Я открывала миску и заглядывала в нее. Если это было в холодное время, в хижине горел огонь, чтобы мы не мерзли. Я пододвигала миску к огню: мне хотелось видеть, что я ем. А в жару я спала на улице и все видела при слабом свете звезд. «Кроватная ножка» была весьма убедительной причиной ночевать у мамы.

Возвращаясь из своих торговых разъездов, отец привозил подарок для бабули — обычно кусочек мяса с деревенского базара. Бабуля никогда не ела в присутствии моего отца, да и других мужчин. Но она частенько готовила для него специальное «добро-пожаловать-домой» блюдо: вареного цыпленка, обжаренного в кипящем масле, или закопченную на огне баранину. Заставая бабулю за приготовлением этого лакомства, я умоляла отдать его не отцу, а мне. Но она только сердито зыркала на меня и говорила, что это не для ленивой никчемной девчонки. Это для кое-кого особенного — для моего отца.

Моей закадычной подружкой в деревне была Кадиджа, ровесница, жившая в соседнем доме. Мы носили незамысловатые одежды — простые ситцевые платья, прямые от плеч до лодыжек — и постоянно бегали босиком и с непокрытыми головами. Волосы мы укладывали так же, как бабуля. Эта прическа называлась беери. Бабуля пыталась заплетать мне волосы, но мне гораздо больше нравилось, когда это делала мама. У нее это выходило куда бережнее, и конечный результат всегда казался гораздо более красивым.