Слёзы Рублёвки

На светских тусовках нередко встречаются такие… знающие толк в мужчинах охотницы. Оценивающий их взгляд трудно с чем-нибудь перепутать. Потому Виктор старался обходить таких десятой дорогой. Когда ему прискучивал домашний секс, то существовала, как это называл тот же Андрюха, 'фауна из сауны'. С очень важным достоинством — без претензий. А вот оказаться в тенетах всяческих светских львиц никак не хотелось: из опыта других Виктор давно усвоил, что такие истории ничем хорошим не кончаются. Тем более, что он всё-таки слишком ценил и свою семью, и свою Настю, чтобы ввязываться на стороне во что-то большее, нежели простой физиологический акт. Те-то он даже не считал изменами — ведь несмотря на 'фауну', трон Насти в душе его оставался непоколебим.

Так что Виктор сыграл в голове сигнал 'Внимание!' и на всякий случай оглядел свои оборонительные укрепления. Впрочем, одно окошко оставил незакрытым: девица его заинтересовала. Он мысленно раздел её, оценил и сделал вывод, что с такой можно было бы… чуть-чуть…

— Понравилось? — нахально спросила 'скромница', для которой движения мужской души, похоже, были так же зримы, как движение облаков по небу. — Есть одна проблема: у меня родинка прямо под левой грудью. Она немного портит вид. Всё хочу свести, но некоторым именно так нравится.

Андрюха заржал, довольный.

— Она к тебе, между прочим, по делу, — сказал он. — А ты на второй минуте знакомства уже про сиськи разговор заводишь… Наталья, — обратился он к девице. — Витька у нас — жутко растленный тип. Вы рискуете познакомиться не только с фарфором… — гоготнул он ещё раз.

— А что фарфор? — перевёл разговор на другую тему Виктор. Армия противника как-то слишком быстро обошла его предпольные укрепления, и он поспешил притворить крепостные ворота.

Оказалось, что новой знакомой нужно было навести кое-какие справки по фарфоровому бизнесу. У них в журнале шёл материал о Пушкинском заводе, его истории и прежних владельцах. И неизбежно всплывала тема современности. А в современности у завода под Питером были серьёзные неприятности. С чередой приватизаций и поглощений, невыплат и судов. Правда, не так давно он, похоже, вышел на спокойную воду. Но уже под именем 'Императорского'. И во владении братьев Ягодиных.

В своё время Виктор тоже косил глазом в сторону этого предприятия. Но тогда ему было не по силам тягаться с выкупившими акции трудового коллектива американцами. Он тогда едва-едва, мелкими, но не суетливыми движениями прибирал к рукам завод в Коростене и налаживал собственную сеть сбыта по России. И его просто затоптали бы в борьбе за гиганта с историей, начинающейся в 1744 году. Как, собственно, затоптали в конечном итоге даже американцев. Имевших, на минуточку, более чем достаточную долю — 60 процентов. Им так и не дали вступить во владение бывшим поставщиком императорского двора.

Так что не по рту был тот каравай.

Вот сегодня Виктор, пожалуй, мог и потягаться. Хотя бы за блокирующий пакет. Но для этого надо было сначала закончить дела с покупкой ещё одного предприятия. И надёжно законтачить с главой комитета по экономической политике и предпринимательству. И вообще поплотнее заняться Госдумой.

А там видно будет.

Впрочем, журналюшке этого всего ведать не полагалось. Что-то она знала, конечно, но поверхностно. В то время как в бизнесе все основные дела творятся в тёмной глубине. У самого дна, среди густых молчаливых водорослей… И сомов.

Но всё же как-то незаметно, на автомате, договорились, что зайдёт она к нему в офис на 'Авиамоторной'. Там его специалисты расскажут, что такое настоящий фарфор, чем хорош фарфор Пушкинский, и какие истории с ним связаны.

Она зашла…

И вот теперь лежит в его постели в московском доме на Чистых прудах, демонстрирует ту самую грудь с той самой родинкой и напряжённо ждёт, чем закончится разговор между супругами. И куда заведёт их всех поворот, который так неожиданно совершился…

* * *

Нельзя сказать, что Виктор уже не любил жену. Любил. И ценил. И, в общем, привык к жизни, в которой она была. И это был дорогой для него мир.

Только он не был единственным…

Виктор давно, ещё в юности, пришёл к выводу о множественности обитаемых миров. Не тех, которые во Вселенной, и за которые сгорел Джордано Бруно. Здешних миров. Тех, что возникают вокруг личности.

Те, что во Вселенной, Виктора более не интересовали.

Правда, в детстве он какое-то время бредил космосом. Любил осенней ночью опрокинуться навзничь на траву и начать падать вверх, туда — в эту бесконечную тьму, сверкающую бесконечными мирами.

Он хотел представить себе — да представлял уже! — эти миры, эту бесконечность их. Даже предлагал Богу сделку: пусть даст ему ту жизнь, где он будет летать от звезды к звезде, открывая один мир за другим, а за это заберёт эту. На этой планете, в этом теле.