Слезы темной воды

Вздрогнув, Исмаил проснулся и не сразу понял, где находится. Истина пришла ему с ощущениями: грубое одеяло на коже, твердый матрац, давящий на спину, бетонные стены, указывающие границы его камеры. Он в Америке, в самом охраняемом блоке Чесапикского исправительного центра, в руках системы правосудия, из которых ему никогда не выбраться.

Он слез с кровати и встал на холодном полу лицом на восток. Точного времени он не знал, но освещение еще не включили, а значит, еще не было шести утра – времени фаджра[38]. Он по памяти проделал все необходимые движения и произнес такбир, складывая руки на груди, кланяясь и прикасаясь к коленям, становясь на колени, припадая к полу и прижимаясь к нему лбом, потом сидя, подогнув ноги и цитируя суру Аль-Фатиха, снова вставая, и так далее.

Покончив с ритуалом, Исмаил сел на край кровати и подумал о сне. Он всегда заканчивался вот так – Ясмин растворяется в толпе муджахидин. После этого он ее больше не видел. Однако было еще одно воспоминание, которое его всегда занимало: желтое пятно, мелькнувшее в «Ленд-Крузере», проезжавшем мимо, когда он целился в Саматара. Она видела, как он убил мальчика?

Он снова почувствовал стыд, как петлю на шее. Если видела, что она подумала? Она не могла видеть того, что было до этого: как командир привел мальчика к новобранцам, бросил его на землю и ударил ногой в живот; как один из бойцов «Шабааб» выбрал Юсуфа из строя и ткнул ему в руки АК-47, приказав убить дезертира; как Юсуф чуть не умер от страха; как Исмаил вышел вперед, забрал у брата автомат и разыграл представление для командира, прокричав «Аллаху-акбар» и направив автомат на Саматара. Так он спас жизнь Юсуфу.

Он яростно потряс головой и сосредоточил мысли на Ясмин. Куда повел ее Наджиб? На запад, в крепость Байдоа? На юг, в порт Кисмайо? Или в какую-нибудь затерянную во времени деревню пастухов и земледельцев? Наджиб почти наверняка сделал ее своей женой, потому что она была красива, а у командиров «Шабааб» было заведено предаваться удовольствиям с захваченными девушками. Но привел ли он ее в свой дом по всем формальным правилам никах[39] или использовал лазейку никах мисйяр – брака странника, – чтобы получить свое и потом выбросить ее, устно объявив о разводе и не взяв на себя никакой ответственности за ее будущее? После нападения на школу прошло почти три года. Все что угодно могло произойти. И все же Исмаил цеплялся за надежду на то, что Наджиб был слишком горд и слишком похотлив, чтобы отпускать такую добычу, как она. Исмаил был вынужден верить в это, потому что верить во что-то другое означало принять поражение.

В шесть часов загорелось освещение, и Исмаил подошел к двери камеры, чтобы получить завтрак.

– Доброе утро, друзья, – сказал тюремщик, дородный мужчина по имени Ричи, поднимаясь по лестнице вместе с помощником – невысокого роста парнем, которого все звали Лонгфелло, – и приступая к раздаче подносов заключенным. Камера Исмаила была третьей в ряду на втором этаже блока.

Лонгфелло приветствовал его едва заметной улыбкой.

– Курица с овощами, – сказал он, вставляя поднос в открытое окошко. – И чай с сахаром, которого столько, что можно убить диабетика. Как говорят французы, bon appе́tit! – Тюремщик отвернулся, но тут же повернулся обратно, как будто ему пришла в голову какая-то мысль. – А что вообще означает слово «Афиарех»? Похоже на «арабский шейх».

– Это прозвище, – ответил Исмаил. Он всегда относился с уважением к охранникам, и те за это делали ему разные маленькие уступки, например угощали сладостями или превращали его жиденький чай в нечто хотя бы отдаленно напоминающее настоящий шах. – Означает «шустрый язык». Так меня называли мои люди, потому что я на английском и арабском говорю не хуже, чем на сомалийском.

Лонгфелло рассмеялся.

– Ну просто вун-дер-кинд, – сказал он, произнося последнее слово по слогам. – Как-нибудь расскажешь мне, зачем ты связался с шайкой пиратов. – Он захлопнул окошко. – Давай, жуй побыстрее, за тобой придут в семь.

* * *

Через час, когда Исмаил покончил с завтраком, подмел камеру и принял душ в кабинке на первом этаже, за ним пришел Ричи. Тюремщик надел на него наручники и провел его к лифтам, спустился с ним в общую камеру в пересыльном секторе. Одежду для суда Исмаил нашел на скамье: серый в полоску костюм, белая рубашка, голубой галстук, черные строгие туфли и ремень, предоставленные адвокатами. Это был самый дорогой наряд, который ему доводилось надевать на себя, и каждый раз, когда Исмаил в него облачался, это, во всяком случае на краткий миг, давало ему обманчивое ощущение, что он находится не в американской тюрьме, где его судят за убийство, а в другом месте.