Слияние

— Опухшие, — уточнил он, — от твоих засосов.

— Пошел к черту! — шутливо рассердилась она, отталкивая его. — Не нравится — вообще не буду целовать.

— Нравится, — сказал он. — Очень.

— Низкий обезьяний лоб, — продолжала перечислять она.

— Неправда. Лоб как лоб.

— Несколько еле заметных следов от фурункулов, — она, увлекшись, стала профессионально изучать кожу его лба. — Я тебе говорила, чтобы ты поначалу протирал спиртовым раствором? Ты не делал?

— Ладно, оставь. Что, портрет готов?

— Почти, — сказала она. — Добавим к этому большой кадык на худенькой шее, глупый взгляд красивых чувственных глаз…

— Что это у меня все чувственное?

— Таким ты уж уродился. Сам не замечаешь? Надо изучать свое лицо.

— А разве глаза тоже бывают чувственные?

— Вообще-то, нет. Но ты исключение. У тебя все чувственное. Поцелуй меня…

Тут прозвенел звонок у двери.

— Ой! — Роза вскочила с постели, поспешно одеваясь. — Как время пролетело! Или Сабина раньше времени пришла? Одевайся побыстрее!

Да, Сабина пришла раньше времени, не дав ей насладиться разговором с ним, что выпадало очень не часто, но приходилось мириться с обстоятельствами; это и так был подарок, считала Роза, которая вечно ощущала себя неспокойно, считала себя виноватой; что-то ущербное ощущала в своей любви к Эмину, вечно комплексовала и тревожилась из-за разницы в их возрасте, но и покинуть его, расстаться с ним не могла, не находила в себе сил, так сильно желала его. И с каждым днем все больше и больше.

Потом неожиданно заболела Зара, дочь Розы. У нее были слабые легкие, её лечили, и врачи рекомендовали поехать в санаторий после принятого лечения. Роза и Эмин вынуждены были расстаться.

Он возненавидел этот город, опустевший без Розы, город в котором родился, к которому привык, где говорили на странной смеси двух языков: национального и государственного, так что многие иногородние с трудом понимали речь местного населения; возненавидел дома, улицы, людей, что видел каждый день, их походку, глупые возгласы, нелепые жесты, их дурацкую привычку смешивать языки ни одного не зная нормально; все ему теперь казалось глупым и нелепым, хотя всего лишь два дня назад было полно смысла и лепости, и город свой он любил так, что не мыслил себя вне его. Но теперь он возненавидел его гораздо сильнее, чем когда, оставляя его одного в жарком душном городе, разъезжались по курортам и дачам его школьные товарищи.

Первые дни после расставания с Розой Эмин ходил как в воду опущенный, все валилось из рук, не мог заниматься, готовиться к экзаменам в конце очередного учебного года, не мог нормально общаться с друзьями, был мрачен, резок с близкими, не отвечал на вопросы, или грубо огрызался. Он успокаивал себя, что Роза покинула его всего лишь на месяц, но тем не менее, месяц для него состоял не из дней, а из минут и мгновений без неё.

Санаторий находился всего километрах в тридцати от города и на пригородном автобусе, отъезжавшем от вокзала, вполне можно было бы доехать до поселка, где находился санаторий за пол часа. Но Роза, уезжая, строго-настрого запретила ему навещать её там: дочь увидит… А ведь до сих пор им удавалось встречаться втайне от неё, только раз она видела у себя дома Эмина с лечебной маской на лице, так что, и дальше пусть не знает об их отношениях, да и какой толк от его приездов, пусть сидит спокойно дома, а через три с половиной недели они вновь увидятся у Сабины, и встреча после долгого расставания станет еще более желанной и их любовь — еще слаще. Так она его убеждала. Но ослепленный своим желанием, он не воспринимал никаких убедительных доводов и, промаявшись несколько дней, все-таки, несмотря на строгий запрет и в то же время боясь рассердить Розу, он отправился в санаторий повидать её.

Приехав в поселок, он стал расспрашивать прохожих и вскоре очутился возле железных ворот санатория туберкулезников. Некоторое время он стоял возле ворот, не зная, что предпринять и где её искать, переминался с ноги на ногу, отходил на пять шагов и возвращался, так что сторож, сидевший возле проходной и попивавший чай из пол литровой банки, окликнул его.

— Тебе кто нужен?

Он не ответил, но подошел ближе. Что можно было ответить на такой в данной ситуации глупый вопрос? Но сторож видимо, привык говорить с самим собой.

— Если хочешь, можешь проходить, сегодня же воскресенье, вход всем открыт, — продолжил пожилой, заросший трехдневной щетиной сторож и стал дуть в банку, остужая горячий чай.

Эти его слова понравились Эмину больше, чем вопрос сторожа, и он нерешительно вошел в ворота и прошел на территорию санатория. Впереди виднелось большое трехэтажное здание. Видимо, основной корпус, — решил Эмин и направился к нему. По краям аллеи, ведущей к корпусу, сидели на скамейках больные, люди пожилые, многие с изможденными, изжелта-бледными лицами, тихо переговаривались, читали газеты, а один старик даже курил, по всей видимости — незаконно, пряча окурок за обшлаг пиджака и каждый раз, воровато припадая к нему, затягиваясь, отворачивался от окон здания.