Слияние вод

"И сам не спит, и другим спать не дает. Узнаю друга, совсем запарился! - с досадой подумал Шарафоглу и распорядился немедленно перебросить два комбайна из "Зари" в "Новую жизнь" и предупредил комбайнеров, что машины должны работать бесперебойно круглые сутки.

Все же он испытывал беспокойство и, подписав срочные бумаги, решил поехать к Рустаму.

В это время в коридоре послышался знакомый женский голос. Шарафоглу выглянул из кабинета. Перед ним стояла Майя.

Она была в нарядной белой кофточке, статная, красивая, но глаза ее растерянно бегали, и Шарафу показалось, что Майя раскаивается, что пришла сюда.

Он приветливо поздоровался с ней, пригласил в кабинет, усадил в кресло.

- Как дела, дочка? - И, вспомнив слухи, что Майя разошлась с мужем, спросил: - Не собираешься покинуть нашу Мугань?

Майя решительно вскинула голову, голос ее прозвучал уверенно:

- Что вы! Напротив, день ото дня все сильнее привязываюсь к Мугани. Полюбила ее на всю жизнь. Так хочется сделать что-то большое, значительное...

- Что именно сделать? - осторожно спросил Шарафоглу, радуясь, что несчастья не сломили эту хрупкую с виду женщину.

- Трудно это выразить... - Майя подумала. - Вы ж лучше меня знаете, что каждое село, каждый колхоз имеет свои особенности, свои заботы, свое горе. Вот и хочется сделать хорошее людям: дать воду, провести электрический свет, построить благоустроенные дома, создать библиотеки, клубы, оркестры. Эх, разве можно связно передать мечты!

- А я все понял, - кивнул Шарафоглу.

Майя и при первой встрече понравилась ему, но сейчас, когда он увидел, что она охвачена жаждой творчества, созидания, Шараф снова с раздражением подумал о Рустаме, который не желал замечать эту женщину. Лучшее лекарство против горя - вдохновенный труд. Шарафоглу это знал по себе... Взволнованный словами Майи, он рассказал ей о своей юности, о жизни в муганских степях.

- Когда теперь вижу далеко-далеко на горизонте электрические огни, слышу, как журчат и плещутся воды в каналах, - я ощущаю такую радость, будто мне подарили все сокровища мира. Ведь во всем этом есть частица и моей души, моей работы, - сказал Шараф. - В такие минуты сердце бьется молодо, задорно, как четверть века назад, и веришь, что никогда не придет к тебе старость...

Майя, задумавшись, молчала.

- Скажи, доченька, - спросил минуту спустя Шарафоглу, - ты пришла по какому-нибудь делу?

Она ответила не сразу, посмотрела куда-то вдаль, вытерла платочком губы, передохнула.

- Знаете, товарищ Шараф, дело мое покажется вам странным. Но я знаю, что вы относитесь к Рустаму-киши дружески, с уважением. В "Новой жизни" великолепный урожай, но ведь его не успеют собрать. Потери! А Рустам-киши упрямится, не хочет обращаться к вам за помощью, это мне все говорят.

Шарафоглу, словно избавившись от какой-то мучительной думы, улыбнулся:

- Хорошо сделала, что пришла. Рустам забыл, что, пока ребенок не заплакал, мать не накормит. Поможем, поможем...

Майя поднялась, но Шараф удержал ее: вдруг почудилось ему, что это не Майя, а родная Геярчик попала в беду. Можно ли отпустить ее без отцовского утешения? И он мягко спросил:

- Ну, а как поживает Гараш? Работает твой муж замечательно. - Майя промолчала, да Шарафоглу и не ждал ее ответа. - Слышал, что ваши отношения... испортились.

- Я ни в чем не виновата, - сказала Майя, с трудом удерживаясь от слез, но смотрела она на Шарафа открыто, гордо.

- И это я знаю, - кивнул Шарафоглу, и снова ему показалось, что он говорит с Геярчик. - Прошу тебя только об одном... Наши отцы и деды жили на земле неторопливо, испытали горе и радость, копили мудрость и завещали нам помнить, что нет семьи без неурядиц и ссор, как нет и не может быть счастливого слепого. Не спеши принимать окончательное решение.

Комочек забился в горле Майи, она чувствовала искренность Шарафоглу, но что-то помешало ей откровенно до конца рассказать о себе.

Шарафоглу проводил ее, напомнив на прощанье:

- В любой день и час приходи ко мне, дочка! Приходи и с радостью и с печалью.

2

Аслан часто наведывался в колхозы. Беседуя с людьми, вместе с ними борясь с солончаками и засухой, Аслан ощущал высокий душевный подъем и думал, что у поэтов такое состояние называется вдохновением. В этом он не ошибался.

В поездках он острее испытывал радость созидания, видел силу и своего труда, и труда народа-строителя.

Со многими колхозниками у него завязалась крепкая дружба. Аслан любил несговорчивых, упрямых с виду людей, умевших стойко бороться за свои убеждения, и не выносил подобострастных, которые на каждое слово секретаря райкома отвечали:

- Бэли, бэли..., да, да... Бэли, бэли... да, да!

Эти блеющие, словно овцы, людишки беспрекословно соглашались со всеми его указаниями, но работали вяло, скучно, всегда старались свалить с себя ответственность, обезопасившись разными бумажками и докладными,

Аслан знал, что те, с кем приходилось спорить до хрипоты, а кое в чем и уступать, кто не боялся ни бога, ни дьявола, кто напрямик критиковал ошибки райкома и райисполкома, только те и помогали ему, охотно подставляли плечи под его ношу.