Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса)

В соответствие с этим предписывалось закрывать глаза на совершенно очевидный факт, что, осуждая деструктивированных евреев, Маркс порицал не евреев как евреев, а как раз европейские буржуазные порядки, склоняющие евреев к их собственным зло-деяниям, что для еврея служит гарантированным средством сохранения. Именно в этом протестантизме Маркс озвучивает еврейский геном своей натуры и никто другой не смог в афористической форме высказать нечто подобное закону европейской эмансипации евреев: «… эмансипация евреев есть эмансипация человечества от иудаизма», и еще: «Еврейские менялы лишь в более крупном масштабе и более гнусным способом делают только то, что многие другие делают в малом, незначительном масштабе». Можно как угодно относиться к политэкономическому учению Карла Маркса как к онтологической логии, имеющей название марксизм, но его идеальная часть, трактующая о светлом будущем всего мира, освобожденном от человеческого зла, насилия и несправедливости, есть сугубо еврейский напев и он не просто у Маркса подобен еврейскому мессианскому (историческому) сознанию, но он сам и есть плоть от плоти, – насмешка над марксовым антисемитизмом как общественным мнением. И только П. Джонсон, разделяя расхожее мнение об антисемитизме Маркса, осмелился заметить: «0днако парадоксальное сочетание у Маркса еврейства с антисемитизмом не помешало его трудам найти отклик у растущей еврейской интеллигенции. Даже наоборот. Для многих эмансипированных евреев, особенно в восточной Европе, „Капитал“ стал чем-то вроде новой Торы»(2000, с. 404).

Однако эмансипированная Европа вовсе не за тем делала К. Маркса антисемитом, чтобы евреи возвели из марксизма мессианское знамя, а потому стала низвергать сионистскую идею, в каком бы виде она не была. Было априорно ясно, что всякая еврейская мессианская мысль есть сионистская в своей основе, а каждое сионистское побуждение по природе своей сподвигнуто мессианским духом, следовательно, непотребным смыслом. Как говорилось в популярной брошюре того времени: «На сей раз евреям не удастся выйти сухими из воды и очутиться прямо в Земле Обетованной: им преградит дорогу новое Красное море – социал-демократия». Особенно много потрудился на ниве антисемитизма верный ученик К. Маркса и выдающийся социалист – Карл Каутский, который выступил с максимой: «Евреи превратились в важный революционный фактор, тогда как иудаизм стал фактором реакционным». Онтологическая неопределенность с ситуацией социалистического сионизма на Западе нашла отражение и в характеристике отца западного еврейского социализма Мозеса Гесса, которая у Льва Полякова существенно иная, чем у Шломо Авинери: «Но маршрут мог быть и совсем другим, ведущим от эмансипаторского универсализма к националистическому партикуляризму, таковабыла жизнь Мозеса Гесса, „коммунистического раввина“, провозвестника Карла Маркса и первого учителя Фридриха Энгельса. Он также придерживался по отношению к евреям господствующих христианских взглядов, оформленных по гегельянской моде. Он писал, что евреи – это бездушные мумии, фантомы, застрявшие в этом мире, и противопоставлял гуманного Бога христиан националистическому Богу Авраама, Исаака и Иакова» (1998, с. 193). Не все в этом определении верно и бесспорно, но одно, видимо, остается неизменным: М. Гессу, называющему себя «еврейским тевтоманом», не дано именоваться «тевтонским иудеманом». В этом заложена суть генерального отличия социалистических моделей в русском и европейском сионизме, опосредованных через отношение личность-коллектив.