Слишком большое сходство

Зайцев еще раз пробежал анонимку, помолчал, вслушиваясь в жестяной перезвон капель.

– Мне кажется, вы все придумали. Так не бывает.

– А как бывает? – напористо спросила женщина.

– По-разному… Но чтобы бумажкой… Это же ни в какие ворота!

Как хотите! Моя совесть чиста! – Женщина поднялась и направилась к зонтику. – А вы о своей сами заботьтесь.

– Хорошо! – согласился Зайцев. – Давайте составлять протокол. Кто вы, что вы, откуда?

Через час Зайцев, согнувшись под дождем, быстро шагал по блестящим булыжникам к ближайшей вареничной. Ростом следователь был невелик, худощав и, пересекая дорогу, сам того не замечая, переходил на бег. Он торопился, поскольку всегда обедал со своим другом Ксенофонтовым – журналистом из местной газеты. Вбежав в маленький зал, наполненный паром, запахом творога и картофельного пюре, Зайцев увидел, что Ксенофонтов уже сидит в углу, а перед ним стоят две тарелки с варениками и темная бутылка. Приятель задумчиво прихлебывал пиво из граненого стакана, и светлая пена соблазнительно висела на его рыжеватых усах.

– Опять кого-то ловил?

– Меня поймали. Поймала меня одна тетя. – Зайцев придвинул к себе тарелку, взял перекрученную алюминиевую вилку.

– Сколько лет тете? – спросил Ксенофонтов. – Красивая?

– Даже не заметил. Ты вот что скажи, можно человека убить анонимкой?

Запросто, – кивнул Ксенофонтов. – В два счета. Видишь ли, анонимка хороша тем, что, не оставляя следов, поражает человека в самое уязвимое место. Кроме того, она позволяет привлечь к делу целые коллективы учреждений, организаций, предприятий! Здесь такой простор, такой простор! Встречал ли ты хоть завалящего начальника, который, получив анонимку, удержался от желания привлечь, распечь, упечь? Я не встречал. – Ксенофонтов отхлебнул пива. – Хочешь на кого-то написать?

– Уже написали.

– И что же?

– Все в порядке. Убили.

– Вот видишь… Ножом опасно, автомобильная авария чаще ломает руки-ноги, алкоголь… – Ксенофонтов задумчиво посмотрел на пустую бутылку, – печень разрушает, личность может разрушить, семью… А вот анонимка сама выбирает уязвимое место. Слабое сердце? Бьет в сердце. Если слаб на голову – она бьет по темечку. Твоя слабость женщина? Анонимка и здесь настигает. Ну ладно, об этом можно говорить до закрытия вареничной. Что твоя тетя?

– Убили, говорит, соседа анонимкой. Доказательств нет, следов никаких, подозрений тоже нет… Ты бы видел эту анонимку. Затертый клочок бумаги. Ее прочитала не одна сотня людей.

Ксенофонтов отодвинул бутылку, подперев щеку так, что один его ус показывал около двух часов дня, а второй примерно восемь часов вечера. Он долго рассматривал лицо следователя, пока наконец не спросил:

– Ты сегодня брился?

– Я вечером бреюсь.

– Напрасно. Вечером бреются для жены, а утром для начальства. Второе важнее.

– Учту.

– Если найдешь этого типа, я дам заметку в газете. Мне пора, старик. Нужно дать двести строк о продовольственной программе. Это очень серьезно, тебе не понять. Пока. Загляни ко мне вечерком, а?

После обеда Зайцев направился к прокурору. Как человек, постоянно живущий в жестких условиях подчиненности, он знал, что с начальством необходимо советоваться, показываться ему на глаза и время от времени сверять свои мысли, правильность поступков и устремлений.

Зайцев потоптался в приемной, повесил на вешалку отяжелевший от дождя плащ, расчесал намокшие волосы, посмотрел на себя в зеркало и разочарованно отвернулся. Видимо, внутри у него было все куда достойнее и возвышеннее, нежели снаружи. Он с огорчением отметил размокшие туфли, потерявшие форму брюки, вздохнул и направился к двери.

Прокурор, слушая его, кивал, поддакивал, сочувственно качал головой и… подписывал важные бумаги. За каждой стоял человек, его прошлое, будущее, и прокурорская подпись превращала бумагу в неумолимое орудие судьбы.

– Все понял, – сказал прокурор, откладывая ручку. – Допустим, ты установишь анонимщика. Дальше?

– Как дальше? Уголовное дело. Суд. Возмездие во славу закона.

На каком основании? Как ты докажешь, что смерть наступила именно от анонимки, а не по другой причине? – Прокурор повертел в пальцах высохший уже и ставший каким-то корявым листок, посмотрел его на свет, даже понюхал. И бросил на приставной столик, за которым сидел Зайцев. – А может, твой Костров вспомнил свою первую любовь, и это так всколыхнуло его душу, что случился инфаркт? А может, его продавец в магазине матом обложил?

– Отказаться? – Зайцеву стало почему-то жаль сдавать анонимку в архив.

– Зачем? Коли душа горит, надо драться. Но, если та женщина в случае ошибки шмыгнет носом и пойдет по жизни дальше, с тобой все сложнее. Я обязан буду усомниться в тебе.

– Как же быть? – спросил Зайцев, уже сожалея, что пришел к прокурору.

– Объявляй войну. Если этого не сделаешь ты, сделаю я. Иначе ты усомнишься во мне. Пусть не удастся посадить, главное – обезопасить остальное человечество. А то, глядишь, во вкус войдет, не остановишь!

– Ну что же, – Зайцев взял со стола анонимку. – Было бы указание.