Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Шелгунов в своих планах выглядел оптимистом, он уверен был, что о побеге и речи заводить не надо. Они поедут в Петербург все вместе, ибо в самое ближайшее время в России все переменится, переворот неизбежен, и Петрашевский прав — они с Михайловым будут заседать в парламенте. А пока у них полно времени для литературных занятий, и они будут трудиться, укрывшись среди гор «от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей».

Инженер-поручик Петр Михайлов, желая отблагодарить горного начальника за теплое отношение к брату, пригласил к себе его дочь, шестнадцатилетнюю Катю Дейхман для воспитания. Людмила Петровна занималась с ней на рояле и обучала ее пению по новой шифровой методе, усвоенной ею в Париже и не известной даже в Петербурге, а Михайлов занимался с ней литературой русской и иностранной, читал с ней в подлинниках Гюго и Шиллера. Прежними учителями девочки были декабрист Горбачевский и петрашевец Львов. Только в каторжной Сибири можно найти детям таких учителей!

Мишутка был здоров, не капризничал, целыми днями бегал по саду, — не сравнить с каменным Петербургом.

Петр Ларионович жил холостяком и с приездом гостей начал устраивать у себя вечеринки, чтобы хоть как-то разнообразить жизнь петербуржцев. Теперь горная молодежь из соседних приисков стала стекаться к ним в Казакове. Здесь можно было послушать и модные романсы, которые отлично пел Петр Ларионович, и превосходное исполнение на рояле Шопена и Бетховена Людмилой Петровной. Да и поговорить и поспорить тут было о чем и было с кем, вечера продолжались далеко за полночь.

А днем Михайлов и Николай Васильевич, уединившись в своих комнатах, брались за перо. Шелгунов писал для «Русского слова» серию статей «Сибирь по большой дороге» и переводил с немецкого XII том «Всемирной истории» Шлоссера. Михайлов продолжал роман «Вместе» и переводил XV том Шлоссера. В дороге он сумел закончить перевод эсхиловой трагедии «Скованный Прометей», послал рукопись из Иркутска Людмиле Петровне, и она перед отъездом отнесла ее в «Современник». Некрасов обещал печатать в ближайших номерах. Поскольку имя Михайлова упоминать запрещено, перевод пойдет под псевдонимом «Мих. Илецкий». Верный друг и неутомимый издатель Гербель собрал том стихотворений Михайлова. Если не удастся издать в Петербурге, Гербель сумеет издать за границей и переправить в Россию, так или иначе в убытке он не останется, а рисковать ему не впервой. Чернышевский напишет предисловие к этому тому. Сейчас он занят изданием Шлоссера и сам его переводит, работы хватит всем друзьям, у Шлоссера восемнадцать томов, и примечателен он тем, что дает не только жизнеописания монархов, но рассказывает и о народных движениях, о крестьянских революциях, излагает историю России не только древнюю, но и новую, после Екатерины II, чего российским историкам освещать не дозволяется. Помимо «Всемирной истории» у Фридриха-Христофора Шлоссера, профессора из Гейдельберга, вышла «История восемнадцатого столетия и девятнадцатого до падения Французской империи». Говоря о разложении Европы, он предрекает ей два исхода — революция или гибель. Нация должна очиститься пламенем революции, как в огненной купели. Он подробно описывает Великую французскую революцию, — вот почему Чернышевский так ратует за перевод всего Шлоссера и сам взялся за его издание вместе с Николаем Серно-Соловьевичем. Как полагает Шелгунов, тронуть Чернышевского не посмеют, а если и тронут, то обвинить его ни в чем не смогут, он чрезвычайно осторожен и уже принял меры обезопасить и себя, и своих друзей. К тому же Суворов хорошо сознает, что арест Чернышевского обесславит имя царя-освободителя. А Суворов — личный друг государя. Да и никого больше не посмеют тронуть, слишком велика волна недовольства в обществе после суда над Михайловым, о котором знает не только Россия, но и Европа через «Колокол» Герцена. Они будут жить в Казакове и делать свое дело, не изменяя своим идеалам. Дождутся переворота и возвратятся в столицу вместе. Пусть пройдет год, пусть пройдет два — без уныния, с надеждой и верой! Декабристы прожили здесь десятилетия и, как писал Герцен, возвратились из-под сибирского снега моложе потоптанной на корню молодежи, которая их встречала.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ