Слишком доброе сердце. Повесть о Михаиле Михайлове

Он от всего откажется — это нетрудно, это сущий пустяк — от всего отказаться!

Вошли в приемную, отворилась дверь кабинета, и Михайлов увидел на пороге высокого черноволосого чиновника во фраке со светлыми пуговицами и со Станиславом на шее.

— Не угодно ли вам пожаловать сюда, господин Михайлов, — по-светски суховато произнес чиновник. Он был недурен собой, худощав и подтянут, хорош, если бы не печать хозяина положения и не тон, любезный, по требовательный.

В кабинете чиновник предложил ему кресло и, стоя перед Михайловым, представился:

— Горянский Федор Иванович, начальник второй экспедиции Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии.

Михайлов покивал на его слова.

— Ну а мне представляться, видимо, нет надобности?

— Я очень уважаю ваш талант, господин Михайлов, — продолжал Горянский учтиво, — и весьма сожалею, что мне приходится знакомиться с вами при таких обстоятельствах.

— Весьма признателен, но в чем дело, скажите, в чем меня подозревают?

Горянский посуровел, он не ожидал такой поспешности от Михайлова, сразу вопрос с наскоком вместо приличествующих слов о том о сем.

— На вас падает сильное подозрение, во-первых, в сочинении прокламации к крепостным людям. Во-вторых… — Горянский помолчал, поджал губы, под черными глазами обозначились тени, и в облике его проступило нечто воронье, — на вас падает подозрение в провозе из-за границы другого, уже печатного воззвания «К молодому поколению» и в распространении его.

Михайлов не смог усидеть в кресле, поднялся и тем освободился от взгляда Горянского, прошел к окну, инстинктивно держась подальше от стола, подальше.

— На чем же основываются эти подозрения?

— Против вас есть показания некоторых лиц.

Каких таких некоторых? Сличили почерк, нашли сходство и тут же присочинили показания. «Все отрицаю!» — настропалялся Михайлов.

— А кроме того, вот-с! — Горянский встал из-за стола и с листком бумаги в руках подошел к окну: — Известна вам эта рука?

Узнать почерк Костомарова довольно было одного взгляда. «Все отрицаю, все!»

— Чье это письмо, не знаю, — сказал он. — Дайте почитать.

Горянский сделал движение, будто подает письмо, но, когда Михайлов протянул руку, Горянский миновал ее и, положив письмо на подоконник, прижал его растопыренными пальцами. Михайлов выразительно посмотрел на Горянского: «Что я его, съем?» — и скрестил руки на груди. Горянского его жест не смутил, рука его оставалась на письме, пальцы слегка скрючены, и сам он весь, как поджарая гончая, чуть подвинься ближе, он не только успеет письмо схватить, но и в глотку вцепится. Ясно, что письму этому придается весьма большое значение. Что же в нем?

Вне сомнений, писал Всеволод Дмитриевич. Сразу бросились в глаза буквы «М. Мих.» Но — сначала «Дорогой друг Я. Алекс.» Быстрым скоком пробежал письмо и — ничего не понял. Не мог вникнуть, оглушенный стуком крови в ушах, комом в груди, ощущением страшной беды, провала. Руки-ноги оцепенели, будто лязгнул медвежий капкан, и не шелохнись теперь, все!

«…Ради бога, не забывайте мою бедную старуху». Какую старуху? Зачем все это писано, кому? Что за дорогой друг Я. Алекс?

— Теперь вам все понятно, господин Михайлов?

— Ничего не понятно, — еле выговорил Михайлов и выговорил сущую правду. — Позвольте, я еще раз перечту?

«Дорогой друг Я. Алекс. Дело мое гораздо хуже, чем я предполагал. Брат не только донес на меня, но и захватил кое-какие бумаги, которые я не успел уничтожить.

Одна из них писана рукою М. Мих. и может сильно компрометировать его. Ради бога, сходите к П., узнайте от него адрес М. и поезжайте в Петерб.; скажите ему все это. Пусть он примет все меры, какие найдет возможными, и во всяком случае уничтожит все до одного экземпляры М. П. Он поймет в чем дело.

Ради бога, не забывайте мою бедную старуху. Я буду арестован, вероятно, сегодня. Брат ушел с утра с угрозами и проклятиями прямо к Житкову…»

Допустим, «М. Мих.» — это он, Михайлов. Но тут еще какой-то П., далее какой-то М. Я не знаю, господа, кто за этими литерами, и вы не знаете. Сначала П., потом М., потом уже вместе М. П.

— Свинство, господа, выкрадывать чужие личные письма! — гневно сказал Михайлов.

Горянский осторожно убрал письмо, вернулся к столу.

— Речь идет о потрясении основных учреждений государства, господин Михайлов. Расхожие понятия о такте и этике в таком случае неуместны.

— Право человека проявить свою добрую волю всегда уместно.

— Это вы видите в письме добрую волю, направленную на ваше спасение, а мы видим злую, направленную на сокрытие государственного преступления. Вы же не станете отрицать, что под «М. Мих.» подразумевается Михаил Михайлов?

— Не стану! — с вызовом сказал Михайлов.

— А под «П.» подразумевается господин Плещеев, не так ли?

О проклятье, до чего же хочется крикнуть, бросить ему в лицо: да! Плещеев, благородный и мужественный, перенесший эшафот и николаевскую солдатчину — и не сдавшийся! И ненавидящий вас, и презирающий ваши козни! До чего же хочется…

— Я не писал этого письма и не могу знать, кто в нем под чем подразумевается.