Слишком красивая, слишком своя

– Надя… – Он остановился. И опять прижал ее к себе – сильно, крепко, с таким отчаянием, что оно передалось и ей.

– Мы не должны… – повторила она. И тоже изо всех сил сцепила руки за его спиной. – Мы не имеем права!

Так они и стояли – посреди тихого, узкого переулка, загроможденного припаркованными вдоль тротуара машинами, и обнимались. Так обнимаются люди на перроне, перед долгой разлукой, стремясь в каждое прикосновение вместить и любовь, и сожаление…

– Как же я не замечал тебя раньше? – с удивлением пробормотал Леон. – Странно, я вроде бы давно тебя знаю…

– Мы же виделись только мельком. Мы и не говорили почти! – сказала Надя, уютно устроившись у его груди. – Ты вообще очень занятой человек. Композитор!

– Неправда, – неожиданно нахмурился он. – Это все неправда – я обычный человек. И моя жизнь ничем не отличается от жизни любого другого человека, разве только тем, что я вовсе не обязан к определенному часу являться на рабочее место. Это все она!

– Кто – она? – удивленно спросила Надя.

– Альбина! – с ожесточением произнес Леон. – С самого начала она вбила себе в голову, что обязана «создать мне все условия для творчества». Это ее выражение, между прочим… И заточила меня в какую-то тюрьму! К нам никто не ходит, потому что, видите ли, композитору Велехову нельзя мешать. Все телефонные звонки тоже она контролирует, питание по режиму, прогулки на свежем воздухе, и тоже в определенные часы…

Наде вдруг стало смешно.

– Что, правда? – с удивлением засмеялась она.

– Тебе смешно, а я не знаю, куда деваться от ее опеки… Но сначала мне нравилось, да. Было очень удобно. Я и думать забыл о быте – потому что Альбина взвалила весь этот воз на себя. Но потом… Я потерял своих друзей, у меня осталась только музыка. Мой кабинет – настоящая тюрьма!

– Ты не должен обвинять Альку, – покачала Надя головой. – Пусть так… Но она только добра тебе желала… В конце концов, она делала все это только из любви к тебе!

Леон разжал руки, отступил на шаг назад. За стеклами очков, в зеленовато-серых глазах вспыхнуло ожесточение. Надя не узнавала его – кроткого, милого, спокойного Леона.

– Из любви ко мне? – с каким-то особым, язвительным выражением повторил он. – О чем ты, Надя… Ты же ничего не знаешь! Я, конечно, понимаю, что выгляжу глупо, не по-мужски, когда обвиняю во всем Альбину, но… Надя, Альбина никогда меня не любила!

«Что он такое говорит? – мелькнуло у Нади в голове. Она была смущена и растеряна – совсем не такой казалась ей жизнь ее подруги до этого дня. Альбина – нежная, самоотверженная, несмотря на болезнь, и любящая жена! – Хотя я ему почему-то верю…»

– Разве ты не знаешь? Разве она тебе не говорила? Впрочем, в таком никто не признается, даже близкой подруге… – продолжил Леон. – Четыре с половиной года назад мы встретились с ней. В аптеке, что была в Столешниковом…

– Да, я знаю, она мне рассказывала историю вашего знакомства.

– Ну да, это самая романтическая часть нашего знакомства. Она мне очень понравилась – такая милая, рассудительная, заботливая. Она вылечила меня от простуды, и я смог улететь в Гамбург, где мне предстояло записать компакт-диск со своими обработками русских народных песен. Кстати, именно тогда я занялся вплотную электронной музыкой, но это не суть важно… Потом я вернулся, и мы снова встретились. «Почему бы нам не соединить свои судьбы? – сказала она. – Послушай, Леон, ты слишком много времени тратишь на всякую ерунду, и я готова стать тебе помощницей. Секретарем, кухаркой, домработницей, сиделкой, женой, в конце концов…»

– Но это так благородно! – прошептала Надя, чуть не плача. – Бедная Алька!

– И я был уверен, что она необыкновенная, благородная женщина… Я и сейчас не могу говорить о ней плохо! – схватился за голову Леон. – Но она меня не любила… Она сказала – «это будет союз двух людей, нужных друг другу». И я с радостью согласился. Она мне нравилась, и я был уверен, что смогу со временем полюбить ее. В общем, я сам во всем виноват, раз согласился…

– Погоди, Леон, я пока ничего не понимаю… – прервала его Надя. – Ну да, вы поженились без любви, и все такое… И Алька переусердствовала с устройством твоего быта… Но в этом же нет ничего страшного, непоправимого! Я думаю, с ней надо поговорить, и она…