Слишком много щупалец

Видно было плохо, но я понимал, что это строили не люди. Исполинские каменные глыбы громоздились друг на друга, впадины и углы состыковывались причудливым образом, стены изгибались так, что взгляд на них причинял боль. Похожие на надгробия башни соприкасались вершинами, и темные провалы казались злобными алчными глазами.

И все тут, каждый камень, любая прядь скользких и холодных водорослей – все просто вопило, исторгало клич: «Хтул-лу! Хтул-лу! Хтул-лу!» Это напоминало скандирование обезумевших футбольных фанатов или рык экзальтированной толпы на митинге.

Меж прочих зданий выделялось одно – самое большое и наклоненное так, что оно почти лежало. В нем имелась дверь, непонятно, вертикальная или горизонтальная, и на ней – некое изображение.

Я попытался рассмотреть его, но вода стала мутной, точно в ней поднялся туман.

А затем раздался голос, очень четкий и строгий, монотонный, как у автомата.

Говорил он на незнакомом мне языке, полном щелкающих и чмокающих звуков, но я понял каждое слово:

– Не мертво то, что в вечности пребудет. Со смертью времени и смерть умрет.

И, услышав это, я осознал, что передо мной гробница, проведшая на морском дне неведомо сколько тысячелетий, и что внутри лежит один из тех, кого Твардовский именовал Древнейшими. И что я непонятно почему стал слышать его «мысли», улавливать его мерзостные, исполненные воспоминаний о кровавых и чудовищных событиях «сны».

Я попытался дернуться, чтобы вырваться из видения, ущипнуть себя и… очутился в санузле гостиничного номера.

– Вот зараза… – сказал я и понял, что голос мой самым позорным образом дрожит. – Это что, правда?..

Ну да, ядовитому газу с галлюциногенными свойствами взяться тут неоткуда. Значит, этот яркий бред с голосами и древними монстрами вызван чем-то иным. Или это вообще не бред… А что тогда? Ясновидение? А я – новый Нострадамус и скоро начну пророчествовать – и придет конь глад с харей блед, и будет очень много жрат, и наступит всем пипет…

Верится с трудом.

Чтобы убедиться хотя бы в реальности собственного существования, я глянул в зеркало. Отражение мне не понравилось – перекошенное, изнуренное, со страхом в темных глазах.

– Соберись, Пат! – сказал я ему. – Не из таких передряг выбирался и тут вылезешь!

Отражение ничего не ответило, даже не улыбнулось – вот и трать на него слова после этого.

Я вышел из душа, и сидевший перед телевизором Бартоломью кинул на меня озабоченный взгляд.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

– А то как же, – отозвался я. – Как с юным пионером, только что повязавшим на шею красный галстук и готовым целый день переводить старушек через улицу и собирать металлолом.

– А выглядишь хреново, – сказал Антон и, подумав, добавил: – Как старая дева, увидевшая под кроватью мышь.

Мда, похоже, это про меня сказано – душа нараспашку, сердце на рукаве, а мозги в багажнике.

– Тогда уж лягушку в сливном бачке, – хмыкнул я. – Большую и зубастую, вроде тех, что в Кракове были.

– Что, правда?

Иногда наш худред, взрослый и разумный вроде человек, бывает наивным, точно ребенок.

– Нет конечно, – я поглядел на него с легким осуждением. – Ты…

Договорить я не успел, поскольку лежавший на тумбочке около моей кровати телефон издал пронзительную трель. Я подошел к нему, взял и обнаружил на экранчике надпись: «Ангелика Вирхов».

– О, это наша белокурая бестия, – сказал я, и Бартоломью помрачнел – расстроился, должно быть, что она позвонила не ему. – Наверняка хочет сообщить, что она уже замариновала Джавана Сингха в бочке с уксусом. – Я приложил трубку к уху. – Привет, о прекрасная фройляйн. Доблестные, хотя и слегка пожеванные судьбой рыцари из твоего ордена приветствуют тебя.

– Добрый день, – поздоровалась Ангелика. – Вы где? Что нового?

– В гостинице «Один» в Висбю. Целый день катались, смотрели достопримечательности. И кое-что усмотрели… – тут голос мой дрогнул, и наша шпионка наверняка это уловила. – А у тебя что?

– Есть результаты, – дипломатично ответила она. – Завтра планирую появиться в Стокгольме. Думаю, что на острове мне делать нечего. Когда сможете прибыть?

Я подумал, что мне вовсе не хочется оставаться на Готланде с его раукарами, холодными ветрами, переменчивой погодой, мертвыми викингами и яркими, ввергающими в оторопь видениями.

– Завтра, – сказал я. – Утренний паром уходит в восемь, если не ошибаюсь. Где встречаемся?

Ангелика предложила центральный вокзал, я спорить не стал.

– Антон передает тебе привет, – сказал я напоследок, – машет рукой, посылает воздушные поцелуи, капает на койку слюной и еще кое-какими выделениями, какими именно – уточнять не буду.

Бартоломью сделал страшные глаза и погрозил мне кулаком.

– Да? – спросила белокурая бестия совершенно равнодушно. – Это он зря. Завтра увидимся.

И Ангелика отключилась.

– Что она? – поинтересовался Антон.

– Э… тоже передала тебе привет, – решил я взять на душу небольшой грех. – Говорит, что любит, ждет, надеется. Всю подушку проплакала и купила три пачки разных презервативов.

– Да ну тебя! – Бартоломью махнул рукой. – Врун.

И я не стал возражать. Врун и есть. Профессиональный и высокооплачиваемый.