Слишком много

Я срываю с себя футболку и скидываю треники, не обращая внимания на взгляд Талии с открытым ртом, скользящий по моему телу и осматривающий каждый мускул. Не давая ей времени на новые протесты, я обхватываю ее за задницу, поднимаю на руки и вхожу в воду.

Она шипит и вздрагивает, цепляясь руками за мои плечи, когда я сажусь, стиснув зубы. Температура моего тела гораздо ниже, чем у Талии, но от теплой ванны волосы на шее встают дыбом.

— Повернись, — говорю я, помогая ей маневрировать в ограниченном пространстве, пока она не садится между моих ног, спиной к моей груди, стуча зубами. — Дыши, Omorfiá. Подумай о чем-нибудь другом.

Она пытается, но вместо того, чтобы отвлечься, отсчитывает секунды, оставшиеся до конца этого мучения. Проходит несколько минут, прежде чем я перепроверяю ее температуру, пропуская сквозь зубы вздох облегчения. Она медленно снижается.

— П-поговори со м-мной, — заикается она, обхватывая меня руками, словно это поможет ей согреться. — Я пи-пи-пиналась ночью?

Я погружаю губку между ее ног и выжимаю ее на шею и плечи.

— Ты не двигалась, но храпела, представляешь?

— Нет. Нет, нет, н-нет, нет. Я не храплю. Я… — Она вдыхает, дрожа, как олененок, когда я выжимаю еще воды на ее декольте. — Мне так холодно.

Мои руки крепче обхватывают ее тело, как будто я делал это бесчисленное количество раз до этого.

— Ты отлично справляешься. Еще пять минут. Постарайся расслабиться, хорошо? Чем больше ты напрягаешься, тем хуже. Как только мы выберемся отсюда, мы сможем посмотреть Озарк.

— Ты… ты…, — она резко вдыхает, а затем быстро, на выдохе, произносит остальную часть предложения. — …закончили эпизод без меня? Что случилось?

— Я тебе не скажу. Мы посмотрим его заново. Мне нужно видеть твое лицо, когда… — Я ухмыляюсь, оставляя окончание фразы невысказанным. — Неважно. Увидишь.

Когда температура спадает до более приемлемых тридцати семи, я помогаю Талии выйти из ванны и заворачиваю ее в толстое желтое полотенце. Она уже не так бледна, и я позволяю ей одеться без моей помощи.

— Ты сегодня ела? — спрашиваю я, когда она сворачивается клубочком на диване, одетая в серую толстовку и такие же треники.

— Не думаю, что у меня хватит сил на еду, — приподнимается она, опираясь на один локоть. — Но я могу сделать тебе роллы или макароны, если…

— Я всерьез подумываю о том, чтобы примотать тебя к этому дивану. Ты не будешь двигать своей симпатичной попкой весь день, понятно? Я закажу еду на вынос позже, если ты сейчас не голодна.

— Нет, я в порядке. — Она придвигается ближе и целует меня в щеку. — Спасибо.

Теперь, когда она в пределах моей досягаемости, я притягиваю ее к себе, как делал это прошлой ночью, переворачиваю нас так, чтобы мы оба лежали удобно, и нажимаю «play», моя рука снова под одеялом, поглаживая бока ее тела в убаюкивающем, повторяющемся движении. Проходит половина эпизода, прежде чем ее глаза становятся тяжелыми.

Она слегка наклоняет голову, ее губы касаются моей челюсти.

— Я хочу спать.

— Спи, Omorfiá, — шепчу я, целуя ее волосы, и крепко прижимаю ее к себе, прежде чем она успевает подумать о том, чтобы уйти отсюда и отправиться в постель.

С призрачной, усталой улыбкой она прижимается лицом к моему подбородку, одна рука лежит у меня на груди, сжимая футболку, одна нога согнута в колене и лежит на моих бедрах.

Я переключаю передачу, чтобы она не пропустила ни одного действия, проводя пальцами вверх и вниз по ее руке. Несмотря на пушистое одеяло, которое она натянула до подбородка, она то и дело вздрагивает, прижимаясь ко мне, как вторая кожа. Через несколько мгновений она отключается, но проходит не менее получаса, прежде чем ее температура падает до тридцати шести, и я думаю, что это самое малое, до чего она может дойти.

Спустя пять серий «Теории большого взрыва» раздается стук в дверь, и кто-то — я знаю кто — врывается, не дожидаясь приглашения. Так поступает только один человек, и однажды она пожалеет об этих внезапных вторжениях в частную жизнь, когда застанет своего сына трахающимся с кем-то в гостиной.

— Я пришла как можно скорее, — говорит мама, останавливаясь на полушаге с большим контейнером супа. Она смотрит на нас с Талией, завернутых в одеяло, ее голова покоится на моей груди, волосы щекочут мой подбородок. — Как себя чувствует твоя подруга?

— И тебе привет, мама. — Я осторожно, чтобы не разбудить Талию, распутываюсь от ее рук. — Я сбил ей температуру. — Я целую маму в щеку и присоединяюсь к ней на кухне. — Но не так низко, как хотелось бы.

— Я сварила куриный суп. — Она улыбается, доставая из шкафа кастрюлю.

Когда я рос, это было лекарство от всех бед. Насморк? Куриный суп. Температура? Куриный суп. Поцарапанная коленка? Пластырь и куриный суп. Она даже варила мне куриный суп, когда Шон сломал мне нос.

— Почему я должна звонить твоим братьям, чтобы узнать, кто эта твоя таинственная подруга? — спрашивает она, наливая воду в чайник, вероятно, чтобы приготовить Талии чашку чая с медом и лимоном. — Я слышала, она милая.